Принцип Новикова. Вот это я попал
Шрифт:
— Была ты мне совсем недавно всего лишь племяшкой, теперь же стала государыней, Екатериной. Надеюсь, что твое возвышение не заставит тебя забыть своих родичей.
— Улыбайся, — я наклонился к Екатерине, прошипев в ушко. — А то все решат, что тебя заставляют.
— Я н-не могу и меня де-действительно за-заставляют, — ого, что-то раньше я не замечал у Катерины склонности к заиканию.
— А ты постарайся, давай, включайся уже, а то отец твой заподозрит чего.
— Я знаю, что делаю, — она улыбнулась подошедшему к нам Ивану. — А что, братик, говорят, что можешь ты казну отворить, да преподнести
— Нет, ты еще не императрица, поэтому поумерь аппетит, сестренка, — я приподнял бровь. Иван не выглядел довольным этим браком. Смотрел сычом, и до меня донеслись его крики, когда он с отцом лаялся.
Не коснувшись руки Катерины, он отошел в сторону, схватил бокал с бренди и одним движением опрокинул его в себя. Так, в стане Долгоруких произошел раскол, а я ни сном, ни духом?
И тут к нам подошел, мать его за ногу, граф Миллезимо. Вот, какого дьявола этот опе... здесь забыл?! Екатерина как увидала свое счастье не чесанное и не бритое вся расцвела. Она вырвала свою руку из моей, и протянула ее к графу, словно коснуться его хотела.
— Да что ты творишь, дура? — зло прошипел я ей на ухо. — Немедленно прекрати. Вон, уже и Джейн Уорд смотрит, не иначе очередное письмо своей подруге составляет о том, что у невесты императора уже фаворит появился. Да еще и есть у меня подозрения, что подругу любимую на самом деле Георг зовут.
Я резко поднялся на ноги и хлопнул в ладони.
— Мы рады приветствовать всех здесь. А теперь бал!
Чтобы не опозориться еще больше, потому что не только Джейн смотрела с насмешливой улыбкой, но и другие, например, Иоан Лефорт, уже мысленно очередной пасквиль составил патрону своему Августу второму, я читал его опусы, вовсю истекающие желчью. Де Лириа вон улыбается ехидно, но его подарок очередной весьма мне понравился — прекрасный сапфировый гарнитур для невесты. Плохо, что не очередная табакерка, у меня как раз не хватает одной до чертовой дюжины.
Бал открывал я с Катериной. Оттанцевав положенный танец, я подошел к Михайлову, изображавшему предмет интерьера возле стены.
— Вышвырните уже этого графенка, — процедил я, кивком головы указывая на Леона, стоящего у стены, и не отводящего взгляда побитой собаки от Катерины. Увезите куда-нибудь за Москву и...
— Будет сделано, — кивнул Михайлов. — Никто вжись не поймет, что это не несчастье произошло. — Я внимательно посмотрел на Кузьму, пытаясь найти на его лице хотя бы намек на то, что он меня подкалывает. Ничего не найдя, я только головой покачал. Как же я мало знаю своих приближенных, оказывается.
— Кузьма Алексеевич, с этого болвана ни одного волоска не должно упасть, — я скорчил строгую морду. Конечно, кому я Катьку сбуду, если эти головорезы несчастье со смертельным исходом организуют? — Увезти, поселить в ближайшей придорожной таверне и поить до того момента, пока я гонца не пришлю. Но в меру. Чтобы можно было его в человеческое состояние быстро привести. Да, и попа какого-нибудь католического найдите, пущай святой отец составит графу компанию в его горе. Без попа графа по получению сигнала даже не вздумайте везти. Ты все понял? — Михайлов задумчиво смотрел на графа, затем медленно перевел взгляд на бледную Катерину, и кивнул.
— Понятно, что же тут непонятного, — он усмехнулся в усы, и, отлепившись от стены, направился к Леону. Ну и ладненько. Я свой долг выполнил, пора и уйти, чисто по-английски.
Не успел я сделать шаг к выходу, как у меня на пути возник старик в высоком парике, держащий в руке бокал с вином. Шведского стола здесь не было, но гости все равно где-то умудрялись найти выпивку. Я смотрел на старика и пытался понять, кто передо мной. И тут у меня в голове словно тумблер щелкнул — Яков Брюс. Дядька того самого Брюса, который зять у Долгорукого. А еще он великий ученый и вор, умудрившийся на пару с Меншиковым крупную сумму свистнуть из казны, за что был бит палкой самим Петром Великим.
— Весть печальную получил, — без намека на «здрасти» начал Яков, преграждающий мне путь. — Преставился не так давно Александр Данилыч. Помянем же душу его грешную, — и он отпил вина, пуская скупую стариковскую слезу. Надо же, Меншиков умер. А я и не знал. Не интересовался ничем, рассудив, что имею право ничего не делать, раз жить мне осталось всего пару месяцев — это в самом плохом случае.
— Сочувствую, — я кивнул и попробовал пройти, но дед схватил меня за рукав камзола. Ко мне тут же выдвинулся гвардеец, подпирающий какой-то фикус в огромной кадке.
— Не спеши, государь. Алексашка тот жук был, так что зла я на тебя из-за него не держу. С просьбой пришел к тебе. Не с тем, чтобы с помолвкой поздравить. Не по нраву мне Катька и вся ее семейка.
— Так чего же ты хочешь от меня, Яков Вилимович? — я аккуратно снял его руку с рукава моего камзола.
— Поручи мне дело какое, государь. Мочи большей моей нету в Глинках одному как сыч сидеть. Дожился, местных крестьян змиим огненным, что из петард появляется, пугаю. — Он снова глотнул вино. Я смотрел на него и думал про то, что хоть в чем-то мне определенно везет.
— Ну отчего же не поручить, поручу. Большое дело поручу, от коего будущее России зависит. Но расскажу, когда проспишься, да завтра поутру явишься ко мне в Лефортовский дворец.
Оставив Брюса обдумывать и гадать, что я могу ему предложить, я, сославшись на головную боль, самую универсальную отговорку всех времен и народов, ушел с этого праздника жизни. Даже, если мне и не суждено будет пожить подольше, но свои идеи в отношение школ я передам завтра в надежные руки человека, который уже много учебных заведений построил. И ему развлечение и обо мне хоть какая-то память останется.
Глава 19
— Ну вот, Яков Вилимович, первый шаг сделан, осталось пройти еще тыщ... много, — я интенсивно похлопал руками, чтобы сбить с них пыль, ну и согреться заодно. — Что думаешь, о помещение?
— Сойдет, — Брюс махнул рукой, достал уже исписанный лист, немецкий грифель и принялся что-то быстро писать. Я прикусил губу, чтобы не расхохотаться. Слово «Сойдет», ставшее любимым в лексиконе Брюса, он подхватил у меня, когда в один из вечеров, во время которого мы корпели над уставом училища, которое я, чтобы не заморачиваться, назвал «Реальным», я разогнулся, и, потерев затекшую спину, сказал: «Ну хватит, и так сойдет».