Принцип Новикова. Вот это я попал
Шрифт:
— Я чем-то прогневал тебя, Петр Алексеевич? — ого, а обида в голосе все равно нешуточная звучит. Но ничего, тебе полезно понервничать. А ведь видно, что действительно переживает за своего малолетнего патрона. Один, наверное, кто искренне беспокоится. Ну тут тоже все понятно, Долгорукие без Петра — вообще никто, пережуют их и не поморщатся, есть за что переживать-то.
— Извини, Ваня, что сорвался на тебя, — я покачал головой. — Только нехорошо мне действительно. Может Лиза права, и хворь дедова мне перешла?
— Да что ты такое говоришь, Петр Алексеевич? Пошто на
— Вот поэтому и прошу, Ваня, надежного человека у дверей поставить, и никого без моего на то указа не пущать. Только Лестока пропустить, его ко мне Лиза должна пригнать. Пусть медикус меня попользует, — я запнулся на этом слове, которое в мое время пробрело не совсем приличный оттенок, но затем решительно добавил. — И еще, Ваня, тебе самому незачем здесь дневать и ночевать. Ежели понадобишься, я пошлю за тобой.
Долгорукий снова пристально посмотрел на меня. Сейчас было отчетливо видно, что и остаться ему вроде бы надобно, и погулять хочется, я-то выгляжу вполне здоровым, вроде бы откинуть тапки в ближайшее время не собираюсь... Эти муки выбора были написаны на его породистом лице большими буквами. И, наконец, победила гульба.
— Воля твоя, Петр Алексеевич, я же как раб верный все исполню, как велено, — и он вышел из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь. Я же соскочил с кровати и расстегнул пару верхних пуговиц на рубахе.
Было душно, и от духоты да от перенесенной недавно истерики начала болеть голова. Болела она не так, как в то время, когда я катался по полу, стеная от невыносимой боли, но довольно ощутимо, чтобы доставить определенный дискомфорт. Подойдя к окну, решительно его распахнул, впуская в комнату холодный зимний воздух. Сам встал недалеко от окна, чтобы ветром меня не слишком задевало — не хватало еще простудиться. Как тут лечат, лучше сразу идти и самому могилку себе выкапывать. Порыв ветра всколыхнул штору и обдал меня холодом. Обхватив себя руками за плечи, я поежился, но в голове заметно прояснилось, хотя меня начинала подбешивать тормознутость мозговых процессов юного императора. Я-то привык думать совсем с другими скоростями. Петр же, похоже, не привык думать вообще. Но, он же император, мать его ети! Так же нельзя...
— Что вы делать, ваше величестфо?! — я резко обернулся и посмотрел на высокого, довольно плотного господина, одетого по последней моде, и в высоком парике. Глядя на его парик, я почувствовал, что меня начинает подташнивать от этого предмета. Судя по акценту, господин явно иностранец, а ожидаю я прибытия только одного иностранца — Лестока. Ну, здравствуй шпион Шетарди. Или сейчас во франкском посольстве не Шетарди сидит? Как же плохо быть не в теме. Но, господин Лесток ждет от меня ответа.
— Проветриваю комнату, господин медикус, а на что это еще похоже? — я кивнул на раскрытое окно.
— Зачем? Ви же нагонять много болезней через этот жуткий мороз, — он действительно выглядел растерянным. Не привык бедняга к шизующим императорам. Ничего, или привыкнешь, или домой поедешь, вместе с Шетарди, или кто там в посольстве сейчас рулит, ну, или вместе с Шетарди на охоту пойдете на медведя с одними рогатинами, а там
— У меня сильно заболела голова после приступа, а холодный воздух отпугнул боль, — совершенно искренне я попытался объяснить ему зачем мне понадобилось выстужать комнату. — Здесь очень душно, наверное, истопники сегодня перестарались.
— Это не допустимо, ваше величестфо, — Лесток прошел через комнату мимо меня, и решительно захлопнул окно. — Это антинаучно! — ну конечно, наука прежде всего. Это я могу понять, я жизнью ради науки пожертвовал, вот только не в ваших устах, господин хороший. Я отвернулся и подошел к кровати. Подобрал с пола камзол, набросил его себе на плечи. Лесток же тем временем, проверив насколько тщательно закрыто окно, подошел ко мне. — Ваше ввеличестфо, расскажите, что с вами произошло? — он очень хорошо говорил по-русски, вот этого у него было не отнять. Я покосился на лейб-медика Елизаветы и промолчал. — Ваше величестфо, не будьте ребенком. Ее высочестфо очень переживает. Боится, как бы в вас болезнь Петра Алексеевич не проснулась.
— Я почувствовал головокружение в церкви и упал в беспамятство. Но там было слишком людно и слишком пахло ладаном и горелым воском. Меня не била падучая, если ты об этом спрашиваешь. Так что царевна Елизавета зря волнуется. Я много думаю о Наталии, сестре моей бедной, и мне плохо через это. Но это пройдет, — я махнул рукой. — Отмолю прощение у сестренки, и точно все пройдет.
— Хм, — Лесток подошел еще ближе и бесцеремонно схватил меня за руку. Нащупав пульс, он на минуту закатил глаза к потолку. — Покажите мне свой язык, ваше величестфо.
— А-а-а, — я послушно показал ему язык, Лесток покивал с важным видом, опустил руку. — Ну что же. Я не вижу в вас признаков болезней, вы на редкость здоровый молодой господин, государ. — Он что-то прикинул и с некоторым сомнением произнес. — Может кровопускание? Чтобы дурную кровь отвести?
— Нет, — я решительно покачал головой. — Не нужно мне кровь пускать, все же нормально.
— Как будет приказано вашим величестфом, — Лесток изобразил сложный поклон, и попятился к двери. — Но окно я вам как лейб-медик отворять запрещаю.
— Конечно-конечно, все будет исполнено, как доктор прописал, — я благосклонно ему улыбнулся, но как только дверь за пронырливым французом закрылась, улыбка сползла с моего лица. Я подошел к окну и снова распахнул его настежь, а сам сел за стол и принялся выводить письмо Голицину, с просьбой прислать мне полный отчет, по поводу царской казны. Чтобы попытаться изменить пункты в моем списке под номером один и два, необходимы деньги, очень много денег, а что-то мне говорит, что денег в казне нет вообще.