Природа 1917 №11-12 (журнал "Природа")
Шрифт:
Чувствовал по равнодушной реакции, что не поняли. Первое потрясение от встречи прошло, взяли себя в руки. Уже не трясутся, ждут непонятно чего.
— Напрасно вы восхищались покойным Фридрихом — под личиной его просвещенной монархии скрывалось все то же полицейское государство, его мелочный диктат и контроль даже над мыслью подданных.
Опять мимо. Не доходила моя правота до их сознания. Они считали себя становым хребтом государства — послушные и аккуратные чиновники, которых сам же король Фридрих упрекал в притеснении народа.
Я достал из кармана письмо и зачитал из него отрывок:
— «Прусские государи не желали задевать дворян
Пожимают плечами. Какое им дело до задавленного налоговым бременем населения? До произвола аристократов? Какое равенство? Они думают лишь о своей власти, которой могут лишиться. Мелкой, суетной, чиновничьей.
Нет, с этими ребятами каши не сваришь. Очень похоже, что я поспешил, понадеялся, что степень социального напряжения в Пруссии легко сдвинет тяжелый камень прошлого.
— Ваше величество! — обратился ко мне старший камералист-законник, когда выдалась пауза. — Вы только скажите, что нам делать, и мы все исполним. Аккуратно, с соблюдением буквы закона. Прикажете изгнать или наказать дворян, примемся за дело со всей обстоятельностью. Облегчить жизнь податного населения, освободить крестьян? Нет ничего проще. Лишь укажите статьи налогов, которые следует изменить, или продиктуйте нам наброски указа о процедуре освобождения. Мы всецело за порядок.
Ну и ну! Идеальные винтики госаппарата. Холодные глаза — с таким же безразличием они воспримут новость о чем угодно. На мгновение мне показалось, что из уст чиновника сорвалась фраза «прикажете революцию сделать, все исполним — орднунг есть орднунг». Неужели все Германия такова?
* * *
Я ошибся.
Германия и даже Пруссия отозвались на мою речь, которую повсеместно окрестили «речью в Парадном дворе», энтузиазмом и… пугачевщиной. Кант из Кенигсберга прислал мне восторженное письмо, и одновременно в Силезии вспыхнуло восстание ткачей, громивших машины на мануфактурах. Бурши в университетах пили здравницы в мою честь, а в Саксонии полыхнуло крестьянское восстание, да такое, что появились, как результат творчества масс, карнифексы — по образу и подобию русских. Немецкие масоны необычайно возбудились, особенно, оппозиционные ложи Циннердорфа (1), и тут же отправили ко мне своих представителей.
Первым примчался посланец папаши Августы, принц Луи Карл Гессен-Дармшатдский, близкий родственник Августы и по совместительству гроссмейстер Великой земельной ложи вольных каменщиков Германии. В Гессене все стало плохо, сообщил он мне. Очень плохо.
В незапамятные времена ландграфство Гессен разделилось на две части, на две семейные ветви — на Дармштадскую и Кассельскую. Последняя превратилась в самое необычное немецкое государство — и все благодаря сдаче в аренду своей армии. Сто лет назад ландграф Карл
Имея 270 тысяч населения, Гессен-Касселю пришлось бы очень сильно напрячься, чтобы выполнить такой крупный заказ. При безумной милитаризации ландграфства — уверяли, что оно может выставить на поле боя до 30 тысяч солдат — Фридрих поостерегся отправить за океан столько своих подданных. А вдруг не вернутся, прельстясь американским раздольем? Поэтому он кинулся к соседям за небезвозмездной помощью и, в первую очередь, к родне — к Людовигу IX Дармштадскому. Не задумываясь и ничтоже сумняшеся, папаша Августы тут же продал родственнику за звонкие талеры три тысячи своих гессенцев. Их отправили в Кассель, где стали готовить к войне под руководством опытных офицеров, закончивших коллегию Каролинум при местном университете — военную академию ландграфства.
И все было бы замечательно, но известия из соседней Пруссии, моя «речь в Парадном Дворе» и общее недовольство своим положением вызвало мятеж в полках из людей Людовига. Верные Фридриху войска тут же раскатали их в блин — дармштадцы бежали домой, а Гессен заполыхал. Причем что один, что другой — не все кассельцы горели желанием становиться «пушечным мясом», далеко не каждый мог собрать 250 талеров, чтобы откупиться от военной службы. Луи Карл уговаривал меня вмешаться и спасти Гессен.
— Любезный кузен, но что я могу поделать? Конечно, гражданская война у самой моей новой границы не лучшее, что могло бы случиться, но… — увещевал я своего гостя, выжидая. Вот просто так кидаться в эту свару?
Мы вели тихую, почти семейную беседу, в эркерной комнате Охотничьего замка на юго-восточном берегу Груневальдского озера. Я выбрал Ягдшлосс в качестве своей временной резиденции по нескольким причинам. До Берлина рукой подать, дворец отличался скромностью, был хорошо приспособлен для обороны и… имел «приватиры» — туалетные комнаты, коих днем с огнем не сыщешь в том же помпезном дворце Шарлоттенбург. Единственной проблемой были дрова. Хотя замок изначально назывался «У зеленого леса», деревья вокруг давно безжалостно вырубили.
— Но, — продолжал я, — у меня самого забот, как говорят русские, выше крыши. Мало того, что мы не можем откопать тело Фридриха-Вильгельма — да упокоит Господь его трусливую душу, — и поставить точку в истории прусских королей, так еще у меня на носу война с новой коалицией.
К великому моему удивлению, Луи Карл не только не выразил ни малейшего неодобрения моим жестоким ответом Пруссии, но и, казалось, был равнодушен к судьбе немецкой аристократии. Куда больше его занимали вопросы преодоления неравенства, о чем он мне без обиняков заявил в самом начале разговора. И был несказанно счастлив, когда я предложил общаться как близким родственникам и на «ты».
— Будем считать, что я попытался, царь Питер, — улыбнулся юный принц. — Прошу тебя, напиши гессенским монархам вежливый отказ, и забудем об этом. Меня куда больше волнует другое. Хочу вступить в твою армию.
Удивил! Выходит, обычай продавать свою шпагу распространился на все сословия Гессена? Тогда почему бы и не да! Денег у меня, благодаря Пруссии, навалом, 30 миллионов талеров в государственной казне! Неплохо сбегал до Берлина! Плюс порох, хлебные магазины… Армии не придётся голодать.