Природа. Дети
Шрифт:
Мы еще много раз встретимся с этим — Паустовский видит, описывает не только пейзаж, но и отражение его в воде. Мы познакомимся и с тем, что могут сниться запахи, даже такие неожиданно изысканные, как запах растертых в ладонях листьев.
Сон оказывается связанным с реальностью и того пустынного края, из которого возвращается писатель, и города, куда он едет. Но все же это не Баку — город здесь фантастичен, рассказчику снится будущее. И речь к тому же идет не о городе, а о городах. Хрусталь городов — очевидно, метафора, характеризующая отражение города в воде. А отражение
Тут два сравнения в одной фразе; в первом присутствует восточная пышность, но она резко снижается натуралистическим — и в то же время фантастическим! — сравнением страны с языком издохшего от жажды пса. Тоже, конечно, экзотика. И Паустовский это знал. Он писал в «Золотой розе»:
«Но, честно говоря, детские и юношеские годы никогда не обходятся без экзотики, будь то экзотика тропических стран или гражданской войны [...]. Экзотика сообщает жизни ту долю необыкновенности, которая необходима каждому юному и впечатлительному существу» (т. 3, стр. 306).
И правда «Кара-Бугаз» только за первые пять лет жизни этой книги вышел семь раз, тиражом более 200 тысяч экземпляров. На первые издания в библиографии И. Старцева «Детская литература 1932 — 1939 гг.» зарегистрировано тридцать пять рецензий в центральных журналах и газетах!
Интерес и внимание взрослых к этой книге оказались отнюдь не меньшими, чем у подростков.
«Кара-Бугаз» и сегодня входит в круг чтения школьников и взрослых.
В «Кара-Бугазе» драматичны судьбы некоторых действующих лиц — большевиков, высаженных белогвардейцами на безводный остров и погибших там, геолога Шацкого, сошедшего с ума на том же острове.
В «Колхиде» — повести, построенной традиционнее, чем «Кара-Бугаз», и густо населенной, судьбы людей оптимистичны. Драматизирована здесь сама природа, ее изображение. Так же как «Кара-Бугаз», повесть устремлена в будущее. Огромное болото надо превратить в огромный парк с плантациями чая, апельсинов. Больше того: надо пересоздать природу края, изменить его климат. Как и «Кара-Бугаз», повесть содержит большой познавательный материал, частью сообщаемый непосредственно писателем, частью включенный в диалоги и размышления действующих лиц.
Отношение к своей работе у многих из них двойственное.
Вано отдал два года жизни и бездну труда на разведение ценного пушного зверя — нутрии. Ей нужны как раз те джунгли и болота, над уничтожением которых работают другие действующие лица повести.
Начальник осушки, инженер Кахиани, не замечал красоты лесов и заросших кувшинкой озер. «Все это подлежало уничтожению и ощущалось им как помеха». Руководитель постройки канала, мягкий и застенчивый Габуния, понимал досаду Вано. «Иногда и ему было жаль этих лесов». Старый инженер Пахомов, автор грандиозных
Такое же двойственное отношение и у автора повести. Он воспевает будущее пересоздание климата края и увлеченно, пожалуй даже с любованием, описывает буйство природы, с которым должны покончить его герои.
Вано «[...] стал певцом колхидских джунглей — душных лесов, перевитых лианами, гнилых озер, всей этой запущенной, разлагающейся на корню малярийной растительности» (т. 1, стр. 527). Но и ему приходится в конце концов добровольно сдаться ради идеи, которой одержимы созидатели новой Колхиды — края без малярии, изнуряющей почти всех жителей, и с теми роскошными садами будущего, которые рисовал масляными красками на стене духана художник Бечо (его прототип — своеобразнейший «наивный» художник Нико Пиросманишвили).
В «Кара-Бугазе» Паустовский писал: «Плоская мысль, что писательство — легкое занятие, до сих пор колом стоит в мозгах многих людей. Большинство ссылается на свое исключительное пристрастие к правдивости, полагая, что писательство — это вранье. Они не подозревают, что факт, поданный литературно, с опусканием ненужных деталей и со сгущением некоторых характерных черт, факт, освещенный слабым сиянием вымысла, вскрывает сущность вещей во сто крат ярче и доступнее, чем правдивый и до мелочей точный протокол» (т. 1, стр. 452).
Я не видел тех драм природы, которые изображает Паустовский,— ни фёна, ни грозы и наводнения в Колхиде. Быть может, как ни свирепы, как ни опасны эти бури, изображение их намеренно сгущено и в нем присутствует «слабое сияние вымысла». Цель драматизации очевидна — забота о будущем, которая свойственна почти всем изображениям природы у Паустовского. Он стремится, чтобы читатели почувствовали, как необходимо вмешательство созидательной силы общества, укрощающего природу, совершенствующего ее для блага людей.
Но фён, гроза и наводнение еще впереди. И не только они необыкновенны:
«Габуния часто приезжал в Поти, но каждый раз город и порт производили па него впечатление необыкновенности [...]. Пристани пахли сухими крабами и тиной. Сигнальные огни лежали низко над взволнованной водой. Заунывно и тяжело пел у массивов прибой. Так поют сонные матери, укачивая детей.
В стороне города опять сгрудились тучи, освещенные мрачным отблеском уличных огней. Лягушки надрывались в болотах» (стр. 529—530).
Запахи. Огни. Звуки (прибоя, надрывающихся в болотах лягушек).
В порт входит теплоход. «Синеватые звезды сжимались и разжимались в воде около его бортов и переплетались с отражениями белых пароходных огней». Ночное небо и отражение его в воде — один из стойких у Паустовского компонентов пейзажа (вспомним в «Кара-Бугазе» дорожку Млечного Пути на Каспийском море). Теплоход «дал мягкий и гневный гудок». Это столкновение как бы взаимно исключающих друг друга определений — мягкий и гневный — тоже нам знакомо по «Кара-Бугазу». Там псы рычали «предостерегающе и нежно».