Пришельцы с Земли
Шрифт:
Перекатившись на бок, Кеннеди посмотрел в иллюминатор и одновременно принялся отстегиваться. Там стояли люди. Встречающие? Он поискал глазами Мардж, Вацински или Спеллинга, но не нашел ни одного знакомого лица. И, моргнув, понял, что встречать никто не пришел. Там были только техники космодрома. Прилет корабля сохраняли в тайне.
«Что за кошмарный сон», — подумал он, уже понимая, что на сон это было непохоже. Он пробыл три недели в ином мире, осознал, что все его идеалы были ложными и что дело, которому он посвятил себя, толкало на истребление культуры,
Внутренний голос тихо подсказал: «Если сейчас бежать, то никто не успеет поймать. Еще не поздно. Ты не совершил никакого преступления, побеседовав с ганнитами. И, черт побери, не Корпорация пока делает законы. Пока еще нет».
В корпусе корабля открывался большой проем, из которого начинал автоматически выдвигаться трап, чтобы команда могла спуститься на землю, в 20 футах ниже.
Очень осторожно Кеннеди распустил удерживавшие его в люльке-гамаке ремни. Свесил вниз сначала одну ногу, потом другую и вдруг полетел прямо на стену каюты, которая, казалось, стремительно понеслась навстречу.
Выбросив перед собой руки и отчаянно стукнувшись ими о стену, Кеннеди с трудом удержался, чтобы не упасть. Подождал немного, пока в висках не перестало стучать и не появилась твердость в ногах. Оглядевшись вокруг, он заметил, что остальные члены команды еще лежат пластом в гамаках, не придя полностью в себя после граванола. Пройдет еще по крайней мере несколько минут, прежде чем они очнутся. Никому из них и в голову бы не пришло, что их пленник отважился при торможении не погружаться в сон.
Кеннеди улыбнулся. Совершенно спокойно он прошел к трапу и спустился на поле космодрома. В корабле кто-то зевнул: там начинали просыпаться.
Тепло светило яркое солнце. Он сбился в счете дней и не знал, какое сейчас точно число, но где-то ближе к концу июля. Над плоскостью космодрома висело летнее марево.
Несколько техников направились к кораблю, не обратив на Кеннеди никакого внимания. Подсознательно он желал увидеть встречающих видеооператоров, созвездия вспышек фоторепортеров, но никак не пустое поле. Корпорации же, по-видимому, выгоднее было утаить их прибытие, по крайней мере не афишировать его.
Кеннеди пересек посадочное поле и вышел с его территории. Увидев проезжающее по дороге такси, он остановил машину. После холода Ганимеда жара оглушала, да и испытания во время посадки еще давали себя знать.
Открыв дверцу такси, Кеннеди скользнул на место пассажира. Затем оглянулся на оставшееся позади поле космодрома. Теперь уже все на корабле должны были проснуться и знали о его бегстве.
— Вперед, водитель. Отвезите меня в город.
Такси покатило к городу. Кеннеди пытался прикинуть, сядут ли ему на хвост. В суматохе приземления так просто оказалось ускользнуть. Одним из усвоенных на Ганимеде принципов стало понимание, что превозмогание физической боли приносит осознание истины и, следовательно, свободу. И вот
— он перетерпел боль и теперь свободен.
Ускользнул от всех. Как бывает во сне, подумал Кеннеди, когда кто-то тянется к тебе, чтобы схватить, а ты проходишь через них, как раскаленный нож сквозь масло.
Конечно, за ним устроят охоту. Побег не может даться так легко: Корпорация ничего не пожалеет, чтобы захватить его и запрятать куда подальше. Если бы только несколько дней удалось пробыть на свободе и сделать то, что он должен был сделать, — он был бы доволен. В противном случае сдаваться оказалось бы бессмысленно — с тем же успехом он мог бы доживать свои дни беглецом на Ганимеде.
«Куда мне можно пойти?» — спросил он себя. Домой?
Конечно, очевиднее всего. Очевидно настолько, что, пожалуй, преследователи и не заподозрят его там искать. Да. Домой будет лучше всего. Он назвал адрес, погрузился в полузабытье до конца поездки.
Когда такси въехало в квартал Коннектикут, где они с Мардж прожили столько лет, дом показался ему странно притихшим.
Может, Гюнтер послал радиограмму загодя? Может, ему намеренно дали улизнуть на космодроме, зная, что всегда смогут взять его дома.
Он заплатил водителю слишком много и, не дожидаясь сдачи, зашагал вверх по въезду в свой дом.
Нащупал ключ в заднем кармане брюк, вставил его в щель и держал большой палец прижатым к верхней пластинке с выемкой, пока входная дверь не отошла в сторону. Он ступил на порог. — Мардж?
Никакого ответа. Он ожидал треска выстрелов или появления жандарма Корпорации, но все было тихо. Слышалось только жужжание электронного пылепоглотителя. Кеннеди прошел в гостиную, надеясь увидеть там хоть свернувшегося в большом кресле калачиком кота, но кота тоже не оказалось.
Все было прибрано и стояло на своих местах. Оконные стекла затемнены.
Оконные стекла затемнены! Кеннеди ощутил тревожный толчок. Они затемняли окна только, если покидали дом надолго — уезжая в отпуск или куда-нибудь далеко за покупками. Мардж бы никогда не стала держать окна затемненными посреди дня, если только…
Подозрение нарастало. Он увидел белевший на кофейном столике в гостиной листок бумаги. Взял его в руки.
Это была записка, почерк Мардж, но несколько более неровный, чем обычно. В ней говорилось только: «Тед, на магнитофоне стоит лента. Пожалуйста, включи и послушай. Мардж».
«Тед, это я, Мардж, говорит с тобой, может быть, в последний раз. Я было хотела написать письмо, но посчитала, что магнитофонная запись позволит все сказать яснее…» Руки, пока он включал звук и запускал ленту, слегка дрожали. Подождал до начала записи.
«Тед, я ухожу. Это не поспешный шаг. Я давно обдумывала его, а когда началась вся история с Ганимедом, пришло окончательное решение. Нам просто не следовало жить вместе. Нет, не пойми меня превратно, порой все было прекрасно. Но в нашем взгляде на вещи существуют такие глубокие расхождения, что разрыв был неизбежен и на него следует пойти сейчас, пока еще не поздно.