Пришествие князя тьмы
Шрифт:
Но потом встряхнул патлами и послушно засеменил прочь. И я остался стоять в одиночестве, бездумно комкая платок.
Что ж, Иван! Слишком уж лихо дебютировал, голубчик.
Кряхтя и постанывая, я плелся по узким улочкам, петляя из стороны в сторону, словно пьяный. В животе бурчало от голода, ребра ныли после «любезностей» Утеса, каждый шаг отзывался тупой болью во всем теле. Краем глаза я заметил, как на кладбище замелькали огоньки фонариков — видать, обнаружили. Вот и спалились по полной, теперь не отвертеться…
Поплутав еще немного, я наконец выбрался
Затесавшись в толпу полуночников, я приметил одного знакомого паренька — в столовой его называли Морфея, кажется. Тот сидел прямо на лужайке и, судя по виду, кемарил без задних ног. И только подойдя ближе, я сообразил — он не спит, а медитирует! Похоже, его спецталант — вырубать противников точечной магией сна.
Миновав сладко сопящую стражу, я ввалился в общагу и поплелся к лестнице. Вахтерша мирно дрыхла за своей стойкой, уронив голову на стопку журналов. Вот и славно, одной проблемой меньше.
Однако стоило подняться на свой этаж, как я застыл. Возле окна, прямо на подоконнике, восседала Ирина со своим перстом. Девчонки увлеченно играли в ладушки, и было в этом зрелище нечто настолько сюрреалистичное, что у меня челюсть отвисла.
Перст Ирины смыв грязь, оказалась очень миловидной девушкой с кожей цвета молочного шоколада, густыми бровями и черными как смоль косами. Но больше всего завораживал шрам на ее щеке — узор из затейливых трещинок, словно на старинном фарфоре. И двигалась девица так же льяно и грациозно, будто текучая глина на гончарном круге.
Почуяв мое присутствие, обе застыли на миг, а затем обернулись с жутковатой синхронностью. В зеркальных движениях сквозило нечто потустороннее — у меня аж мурашки по коже побежали.
— Ир, а что у нее со щекой? — ляпнул я, не подумав. — Откуда шрам такой странный?
Однако ответила мне не хозяйка, а сама перст. Глянув в упор своими бездонными очами, смуглянка произнесла ровным, безжизненным голосом:
— Меня пытались убить собственные родители. Понимаешь, там, откуда я родом, детей с магическим даром считают проклятыми. Позором семьи. И вот, когда мне было пять, меня заживо замуровали в печи. Хотели, чтобы я спеклась, как глиняный горшок. Застыла навеки в собственном теле.
Меня передернуло. Это что же за варвары такие — с дитем родным так обходиться?
Видать, что-то такое отразилось на моей роже, ибо девицы вновь переглянулись и, пожав плечами, отвернулись. И опять принялись играть, будто не было этой жуткой откровенности минуту назад.
Обалдевший донельзя, я поплелся к своей комнате. Голова шла кругом. И последнее, чего мне сейчас хотелось — это лицезреть Грома, предателя паскудного.
Увы, мечтам не суждено было сбыться. Я зашел в комнату, не глядя на соседа.
— Вань, ты это, не серчай! — заблеял толстяк, преграждая мне путь. — Я ж не со зла, ей-богу! Думал, мож, зауважают после этого, в свой круг примут. Ты ж знаешь, я уже который
Даже отвечать не хотелось. Молча отпихнув нерадивого кореша с дороги, я подошел к кровати и рухнул на нее не раздеваясь. Сил моих больше нет — ни на препирательства, ни на разборки. Утро вечера мудренее, как говорится.
И плевать, что там Гром себе удумал. Хочет лизать задницы аристо-выскочкам — да ради бога, не держим. Но пусть только попробует еще раз меня подставить — лично в бараний рог скручу, и поминай как звали!
Едва коснувшись головой подушки, я провалился в глубокий сон. Однако долго поспать не удалось — уже через пару часов я проснулся от лютого, пробирающего до костей холода.
Распахнув глаза, я недоуменно уставился на потолок. В комнате царил зябкий полумрак, но в серой хмари уже брезжили первые рассветные блики. Изо рта вырывались клубы пара, оседая на одеяле инеем. Какого черта?
Повернув голову, я чуть не заорал от неожиданности. У самой кровати, сложив руки на коленях, сидела Снегурочка собственной персоной! Ее белоснежная кожа мерцала в полумраке, словно припорошенная снегом, а глаза сияли, будто два хрусталика.
Не успел я и рта раскрыть, как ледяные пальцы прижались к моим губам. Дыхание перехватило от обжигающего холода.
— Тс-с, молчи! — прошелестела дева, склоняясь ко мне. — Не вздумай шуметь, разбудишь соседа.
Я скосил глаза на Грома — ну да, дрыхнет без задних ног, разве что слюни не пускает. Храпит так, что стекла дребезжат. И его жуткий дворецкий тут как тут — застыл в углу мрачным изваянием, сверля нас немигающим взглядом.
Осторожно кивнув, я мысленно взмолился, чтобы ночная гостья поскорее убрала руку. Того гляди, отморожу к чертям собачьим последнюю надежду на продолжение рода!
К счастью, Снегурочка сжалилась и отстранилась. В тусклом свете ее лицо казалось еще прекраснее — фарфоровая кожа, точеные скулы, пушистые ресницы в серебристой изморози. Зачарованный, я невольно потянулся к ней…
Но красотка лишь покачала головой и отвела мою руку в сторону. Голос ее упал до едва различимого шепота:
— Меня зовут Настя. Я пришла предупредить тебя, Ваня. Ни в коем случае не бери перста, которого тебе предложат на Церемонии! Он будет лучшим из всего набора, идеальным во всех отношениях. Но откажись!
Я нахмурился, ничего не понимая. Это еще что за фокусы? С какой стати мне отказываться, да еще и от самого что ни на есть отборного? Уж не издевается ли эта милашка?
— Но почему? — вырвалось у меня прежде, чем я успел прикусить язык. — Что не так с этим перстом?
Снегурочка скупо улыбнулась уголками губ. Поднявшись одним плавным движением, она направилась к двери — и теперь ее белоснежные патлы полыхали в рассветных лучах, словно сотканные из чистого света.
— Прости, Иван. Я и так сказала больше, чем следовало. Не проси пояснений — я связана клятвой и не могу предать хозяина. Ой… кажется я опять сказала лишнего! Просто прими мои слова на веру. Ради твоего же блага…