Прислуга
Шрифт:
Днем приношу маме ее почту — журнал «Домоводство», церковные вестники, бюллетени ДАР.
— Как ты? — Поправляю ей волосы, и она прикрывает глаза, словно это доставляет ей удовольствие. Сейчас она ребенок, а я — мама.
— Все нормально.
Входит Паскагула с подносом — только бульон.
— О нет, — морщится мама. — Я не могу есть.
— Хорошо, мам, это необязательно. Поедим попозже.
— С Паскагулой все совсем иначе, верно? — спрашивает она.
— Верно, — соглашаюсь я. Она впервые вспоминает о Константайн после нашего тяжелого разговора.
— Говорят, хорошая прислуга — это как
Я киваю и думаю, что эту мысль следовало бы включить в книгу. Но разумеется, слишком поздно — рукопись уже в пути. Я ничего больше не могу сделать, никто из нас не может — только ждать.
В канун Рождества дождливо, тепло и печально. Каждые полчаса отец выходит из маминой комнаты, выглядывает в окно и спрашивает: «Он приехал?» Сегодня вечером мой брат Карлтон должен вернуться из своей юридической школы, и мы с нетерпением ждем его. Маму весь день тошнило и рвало. Она едва в силах открыть глаза, но уснуть все равно не может.
— Шарлотта, вам нужно в больницу, — заявил утром доктор Нил. Не припомню, сколько раз он повторил это на минувшей неделе. — Позвольте мне хотя бы прислать вам сиделку.
— Чарльз Нил, — ответила мама, не поднимая головы от подушки, — я не намерена провести свои последние дни в больнице и не позволю превратить в лечебницу свой собственный дом.
Доктор Нил вздохнул, вручил папе новые лекарства и объяснил, как их принимать.
— А поможет ли? — услышала я папин шепот. — Ей станет легче?
Доктор Нил тяжело опустил руку на папино плечо:
— Нет, Карлтон.
К шести вечера наконец приезжает брат.
— Привет, Скитер, — обнимает он меня. После долгой поездки Карлтон слегка помят и взъерошен, но все такой же красавец. От него приятно пахнет свежим воздухом. Хорошо, что кто-то еще теперь есть рядом. — Господи, почему в доме такая жара?
— Она мерзнет, — тихонько отвечаю я. — Постоянно.
Вместе идем к маме. Она протягивает руки навстречу сыну, приподнимается.
— О, Карлтон, ты дома.
Карлтон замирает на миг. Потом наклоняется, нежно обнимает маму. На его лице, обращенном ко мне, смятение. Я отворачиваюсь, стискиваю зубы, чтобы не расплакаться, — сбежать-то нельзя. Выражение лица Карлтона говорит мне больше, чем я хотела бы знать.
В Рождество приезжает Стюарт; я не отворачиваюсь, когда он пытается меня поцеловать, но шепчу:
— Я позволяю тебе это только потому, что моя мать при смерти.
— Евгения, — доносится мамин голос.
Завтра Новый год, я готовлю себе чай на кухне. Рождество миновало, сегодня утром Джеймисо выбросил елку. Весь дом в сухих иголках, но игрушки я уже убрала в чулан. Так тягостно и грустно было упаковывать их, заворачивать, как это делала мама. Я не позволяю себе даже думать о тщетности этих действий.
От миссис Штайн никаких вестей, я не знаю, получила ли она мой пакет и вовремя ли. Вчера вечером, не выдержав, я позвонила Эйбилин, просто поговорить об этом с кем-нибудь.
— Я все думаю о том, что надо бы добавить, — призналась Эйбилин. — А потом напоминаю себе, что мы уже все отправили.
— Я тоже. Сообщу сразу, как будут новости.
Иду в спальню к маме. Она сидит почти прямо, подложив под спину подушки. В таком положении ей
— Привет, мам. Что тебе принести?
— Евгения, ты не можешь пойти на новогоднюю вечеринку к Холбрукам в этих брюках.
Мама прикрывает глаза и держит их закрытыми чуть дольше, чем обычно. Она истощена до предела — скелет в белой ночной рубашке, отделанной абсурдно легкомысленными ленточками и кружевами. Шея в вырезе ворота напоминает птичью. Есть мама может только через соломинку. И полностью утратила обоняние. Зато недостатки моего гардероба чует по-прежнему, даже из соседней комнаты.
— Они отменили вечеринку, мама.
Наверное, она вспомнила прошлогодний праздник у Хилли. Но в этом году, как сообщил Стюарт, из-за кончины президента все празднества отменены. Да и все равно меня никуда бы не пригласили. Стюарт придет сегодня вечером смотреть Дика Кларка по телевизору.
Мама кладет свою худенькую ручку поверх моей — суставы проступают под кожей. Я такого размера была в одиннадцать лет.
— Думаю, тебе нужно выбросить эти брюки, немедленно.
— Но они такие удобные, и теплые, и…
Мама устало прикрывает глаза:
— Скитер, извини.
Спорить больше не о чем.
— Хорошо, — выдыхаю я.
Из-под покрывала мама вытаскивает маленький блокнот, сует его в один из кармашков, которые она нашила на всей одежде — для платков и противорвотных таблеток. Крошечные диктаторские списки. Удивительно, как, будучи настолько слабой, она твердой рукой продолжает писать. «Нельзя носить: серые, бесформенные, мужеподобные брюки».
Звучит жутко, но, осознав, что после смерти не сможет диктовать мне, что носить, мама тут же разработала эту оригинальную посмертную систему. Приняла меры, дабы я никогда впредь не покупала сама неподходящую одежду. Возможно, она права.
— Тебя пока не тошнило? — Уже четыре часа, мама выпила две чашки бульона, но рвоты не было. Обычно к этому времени ее выворачивает раза три, не меньше.
— Ни разу, — отзывается она, закрывает глаза и спустя мгновение уже спит.
Наступил Новый год, утром я спускаюсь в кухню — приготовить «счастливые бобы». [37] Паскагула с вечера замочила их, проинструктировала меня, как переложить в кастрюлю, зажечь огонь, когда добавить окорок. Процедура включает в себя всего два действия, но, похоже, все вокруг волнуются, хватит ли у меня мозгов включить плиту. Помнится, Константайн приходила первого января и готовила для нас «счастливые бобы», хотя у нее и был выходной в этот день. Она варила целый горшок, а потом раскладывала на тарелки по одной штучке и внимательно следила, чтобы каждый съел свою порцию. Наверное, она была немного суеверна в этом отношении. Потом она мыла посуду и отправлялась домой. Но Паскагула не предлагала помощь в свой выходной, и, учитывая, что у нее есть собственная семья, я ее и не просила.
37
Традиционное новогоднее блюдо в южных штатах США. Боб, съеденный за праздничным столом, приносит удачу в наступившем году.