Прислуга
Шрифт:
Мама — пронзает мысль. Скатываюсь по лестнице, заглядываю в гостиную. Внезапно понимаю, что мама ни при чем, и осознание истины парализует все тело. Я забыла сумку в Лиге. Слишком спешила домой, вернуть матери машину. Когда звонит телефон, я уже знаю, что это Хилли.
Хватаю трубку, кивнув выходящей из дома маме.
— Алло?
— Как ты могла забыть здесь эту тяжесть? — Недовольный голос Хилли. У нее никогда не было проблем с тем, чтобы порыться в чужих вещах. Ей это даже нравится.
— Мама,
— Боже правый, Скитер, да что ты в ней таскаешь?
Я должна остановить маму, но Хилли бормочет невнятно, кажется, наклоняется, открывает сумку…
— Ничего особенного! Только… письма Мисс Мирне, ты же знаешь.
— Ладно, я захвачу ее домой, а ты можешь заехать забрать.
Мама уже заводит мотор.
— Хорошо… я сейчас же приеду.
Выскакиваю на улицу, но вижу только хвост маминой машины. Старого грузовика тоже нет на месте, развозит семена по полям. Ужас внутри меня становится твердым и горячим, как кирпич на солнце.
Вдруг «кадиллак» замедляет ход, потом совсем останавливается. Опять трогается. Опять останавливается. Затем медленно разворачивается и, виляя из стороны в сторону, движется вверх по холму. По милости Господней, в которую я никогда особенно не верила, мама и вправду возвращается.
— Представляешь, я забыла кастрюлю для Сью Анн…
Стремительно прыгаю на пассажирское сиденье, дожидаюсь, пока мама вернется за руль.
— Отвезешь меня к Хилли? Мне нужно забрать у нее кое-что. — В нетерпении только что не топаю. — О господи, быстрее, мама. Пока я не опоздала.
— Евгения, у меня сегодня миллион дел… — Мама не двигается с места.
У меня вот-вот начнется истерика.
— Мама, пожалуйста, поехали…
«Кадиллак» неподвижен.
— Послушай, — говорит мама. — У меня есть некое личное дело, и, полагаю, тебе не стоит меня сопровождать.
— Это займет пять минут. Поехали, мама!
Недовольно поджав губы, мама опускает на руль свои руки в белых перчатках.
— У меня сегодня очень важное конфиденциальное дело.
Не представляю, чтобы мамино дело оказалось важнее моего.
— И какое же? «Дочери американской революции» в опасности? К ним пытаются примкнуть мексиканки? Кого-то застали за чтением «Нового американского словаря»?
— Ну ладно, — вздыхает мама и осторожно заводит двигатель. — Поехали.
Мы катимся по аллее со скоростью сто ярдов в час, чтобы гравий не поцарапал краску на «кадиллаке». Перед выездом на шоссе мама надевает специальные автомобильные шоры, словно готовясь к операции на мозге. Судорожно стискиваю кулаки. Мысленно жму на акселератор. Мать каждый раз ведет машину, как в первый.
На шоссе скорость возрастает до пятнадцати миль в час, и она впивается в руль, словно на спидометре все сто пятьдесят.
— Мам, — не выдерживаю я, —
Тяжкий вздох в ответ. Удивительно, но она съезжает на обочину.
Выскакиваю, обегаю машину, занимаю водительское место, мама переползает на мое. Разгоняюсь до семидесяти, мысленно повторяя: «Хилли, умоляю, побори искушение совать нос в мои частные дела…»
— И что это за страшная тайна, куда это ты сегодня собралась? — интересуюсь я.
— Я… к доктору Нилу на анализы. Ничего особенного, но я не хочу, чтобы папа знал. Ты же помнишь, как он всякий раз расстраивается, если кто-то обращается к врачам.
— А что за анализы?
— На содержание йода, по поводу моей язвы, я каждый год его сдаю. Высади меня у баптистской больницы, а потом можешь ехать к Хилли. Мне хотя бы не придется беспокоиться из-за парковки.
Покосившись в ее сторону, жду дальнейших разъяснений, но она сидит, строго выпрямившись, в идеальном светло-голубом платье, идеально скрестив лодыжки. Не помню, чтобы в прошлом году она сдавала какие-то анализы. Константайн обязательно написала бы мне. Должно быть, мама держала это в тайне.
Пять минут спустя мы уже около больницы. Помогаю ей выйти из машины.
— Евгения, бога ради. Конечно, я еду к врачу, но это вовсе не означает, что я инвалид.
Высоко подняв голову, она направляется к стеклянным дверям.
— Мам, ты не хочешь… чтобы я пошла с тобой? — Пусть я очень спешу — нужно срочно разобраться с Хилли, — но почему-то не могу просто взять и бросить ее здесь.
— Это все пустяки. Отправляйся к Хилли и возвращайся за мной через час.
Она удаляется по длинному коридору, прижимая к груди сумочку, а я все провожаю ее взглядом, хотя давно пора бы развернуться и бежать. Какой хрупкой и растерянной стала мама. Прежде, бывало, стоило ей вздохнуть, и в комнате сразу становилось тесно, а ныне… ее как будто стало меньше. Мама сворачивает за угол. Еще секунду смотрю на светло-желтую стену, за которой она скрылась, потом бегу обратно к машине.
Уже через полторы минуты звоню в дверь Хилли. В обычных обстоятельствах я обязательно поговорила бы с ней о маме. Но сейчас ее нельзя отвлекать. Первое мгновение все покажет. Хилли чрезвычайно искусно врет, но лишь с того момента, как открывает рот.
На пороге возникает Хилли. Красные губы плотно сжаты. Смотрю на ее руки. Сплетены почти в узел. Я опоздала.
— Ну и скорость, — бросает она, впуская меня в дом. — Вот она, эта мерзкая штука. Надеюсь, ты не возражаешь, что я просмотрела кое-что.
От волнения я, кажется, даже дышать не могу. Внимательно смотрю на свою лучшую подругу, пытаясь понять, что именно она успела прочесть в моих бумагах. Но на лице ее лишь дежурная, почти сияющая, улыбка. Момент истины миновал.
— Выпьешь чего-нибудь?