Пристань желтых кораблей. [сб.]
Шрифт:
Но ведь когда-то, в первый раз, это не было игрой! Они не могли играть, умирая по-настоящему! Их вело в бой что-то другое! Они бросалась на колючую проволоку концлагерей не потому, что это очень интересно! И ведь Дэн почувствовал, почти ощутил это неведомое, непонятное, когда в прекрасной инсценировке “Майданек” смотрел на сытых, откормленных эсэсовцев, избивающих детей… Он бросился вперед не потому, что хотел испортить игру, соригинальничать. Он просто не мог иначе. Он почти понял! А они не хотят или уже не могут понять. Слишком долго
Дэн посмотрел на нее. И прочел в глазах то, что совсем не обязательно говорить словами.
“Игра — это жизнь. Играй живя, живи играя. Это не больно — боль в твоей власти. Это не страшно -ты умирал сотни раз и столько же раз воскресал. Убивай! Это только игра! Это весело! Машины, которые умнее тебя, воскресят бренное тело, уложат на прежнее место, вложат в руки новое оружие. Играй! Не повезло сейчас — повезет в следующий раз! Кто хочет сыграть в Чингисхана? Кандидатуру на роль Гитлера, побыстрее! Экипаж “Энолы Гай”! Играем! Майданек, Освенцим, Хатынь, Сонгми! Играем!”
Она встала из-за стола. Волосы, цвета густого меда, упали на плечи, белое платье — флаг несостоявшейся капитуляции — обрисовало фигуру.
— Я улетаю утром, Дэн. Вызови машину в семь, будь добр.
Добр. Будь добр… Она пошла в глубь сада, обернулась.
— Я посплю в шезлонге. А ты дурак, Дэн. Игра -это единственное, что придает смысл жизни. Она в нашей крови…
Ждущая серость, забытая ею на стуле, обожгла руку. Он поймал белое платье в полукруг прицела. Затаил дыхание. И нажал на спуск.
Факел вспыхнул в ночи, осветил сад, и бревенчатый дом, и посыпанные песком дорожки. Он остался сидеть в кресле, пока земля возле черной горстки пепла не зашевелилась. Вынырнуло тупое рыло реанимационного робота. Приполз… Миг — и машина превратилась в полтонны оплавленного железа. Он прошелся по саду, захохотал:
— Игра? Верно! Будем же играть!
Второй робот прилетел через шесть минут. Спланировал из-за деревьев… Он прицелился, выстрелил, произнес, как аксиому:
— Ни один робот не причинит вреда человеку. Будем же играть!
На стенах его дома висел богатый арсенал. Он выбрал несколько штуковин поувесистее и повнушительнее. Перекусил, поглядывая на пепел. Третий робот пытался прикрыться защитным полем. Но нейтринный луч пробил поле.
Его убили к вечеру второго дня. Дом штурмовали морские пехотинцы, зеленые береты, самураи династии Тан и бригада СС из дивизии “Мертвая голова”. Они умирали, воскресали, и шли в бой снова. А он стрелял, зная, что уже выведен из памяти регенерирующей системы…
Дюжий десантник пнул носком ноги его жалкое, искромсанное ранами тело. Выругался, спросил:
— А как та девушка, из-за которой все началось?
— Откачали, — ответил кто-то. — Еще поиграет.
Она стояла совсем рядом. Смотрела на молчаливую толпу, поблескивающую самым разным оружием. И читала во всех глазах один и тот же вопрос, его вопрос… “Зачем
— Ты победил…
Кто-то за спиной прошептал:
— Странно — не любил Игру, а единственный сыграл по-настоящему…
Размахнулся и отбросил ждущую серость, цепляющуюся за руки…
ПРОФЕССИОНАЛ
Рассказ-анекдот в характерной его форме. Сюжет наложен на апокалипсический мир, то ли постядерный, то ли угробленный мирным трудом человечества. Тоже примерно 1987 год. И, пожалуй, для того времени все это придумывание и торговля виртуальной реальностью для эскапистов — вполне незаезженная тема. Публиковался в казахстанских газетах.
У меня прекрасная работа. Самая лучшая в мире, тут меня никто не переубедит. Впрочем, никто и не будет спорить…
Мы сидели на склоне холма. Жаркое июньское солнце гладило нас своими ласковыми лучами, ветерок нес целое море запахов. Мятлик пах легко и едва уловимо, полынь взрывалась горькой, звенящей нотой, ромашки разливали в воздухе сладкий, спокойный аромат.
— Как это чудесно, Рич… — еле слышно сказала девушка. Она запрокинула голову, подставляя лицо солнцу. На бледной бескровной коже впервые за весь день появился робкий румянец.
— Что чудесного-то, — грубовато ответил я. Всегда, когда приходится разговаривать с такими красивыми девушками, пусть даже и горожанками, я начинаю хамить. Это от смущения, наверное. У нас тут девчонок мало, я за свои двадцать лет видел не больше десятка.
— Как что?! — искренне удивилась она. — Этот воздух… такой сладкий и чистый. Я, наверное, могла бы питаться только этим воздухом.
— Насчет питания, это вы зря, — немного обиделся я. — Сейчас придем домой, мама закатит для вас настоящий пир. Братишка наловил рыбы, будет уха. Па вчера подстрелил оленя…
— Оленя? Это тот забавный зверек, что прыгает по деревьям?
— Это белка! — захохотал я. — Олень, это совсем другое!
Девушка смутилась. Мне даже стало немного стыдно своего смеха. Конечно, откуда она знает, что такое олень…
— Знаешь, Рич, — словно отвечая на мои мысли, проговорила девушка. — У нас, в Городе, кроме крыс ничего живого не осталось. Да еще люди, пожалуй. Мы еще выносливее…
Она замолчала. Я знал, какие картины проносятся сейчас в ее памяти. Мрачный, затянутый смогом город. Прохожие в респираторах, одиноко бредущие по покрытому грязью тротуару. Автомобильные колонны, стелющие сизый вонючий дым. Едкий дождик, накрапывающий с неба. Покрытые корками окислов стекла в окнах. Уродливые детишки, играющие во дворах — без всяких респираторов, они уже приспособились к этому миру…