Пристрастие к неудачникам
Шрифт:
– А секс?
– Секс отличный. Но ты же понимаешь! Не в этом дело. Секс всегда отличный. Просто Костя – это Костя.
– Долго ты будешь здесь жить?
– Месяц…
– А потом?
– Не знаю. Может, к маме уеду. Или к какому-нибудь бывшему мужу попрошусь.
Они встретились в кафе возле пруда. Толстый армянин поглядывал на них
Костя купил весь шашлык. Они угощали им собак.
– Уткам можно мясо? – спрашивал Костя.
– С ума сошел!
Костя опустил ноги в воду.
– А вдруг там утиные вши? – беспокоилась Анастасия.
– От судьбы не уйдешь…
– Костя, а ты взрослеешь?
– В том смысле, что ощущаю быстротечность жизни?
– И это тоже.
“Поцелуй меня”, – хотелось сказать Насте, но она не сказала.
– Я всегда был взрослым. Точно знал, что мне нужно. И я не боюсь жизни, в отличие от тебя. В идеале я бы хотел опуститься ниже плинтуса и умереть на вокзале, чтобы никто не знал, куда я исчез.
– Ну что ты говоришь! – испугалась Настя.
– Знаешь, что меня раздражает?
– Тебя что-то раздражает?
– Меня раздражает этот культ смерти, старости… Это как страх высоты. Ты не боишься высоты, когда ее не видишь, но избегаешь всех высоких мест. И вот ты не думаешь о смерти каждый день, но игнорируешь все, что в твоем понимании связано с этим. И жизнь становится похожа на смерть.
– Как-то ты все извращаешь…
– Может быть…
– Как ты думаешь, сколько тебе лет? – спросила Настя. – Не по паспорту.
– Четыреста. Я стар и мудр.
“Поцелуй меня”, – захотелось сказать Насте, но что-то ее останавливало. Не страх. Не сомнения.
Вечером они заглянули на частный пляж в Серебряном Бору, где подавали вкусные салаты.
– И в чем твоя мудрость? – Настя наконец избавилась от вскочившего на кончике языка вопроса.
– Мудрость
– Да ладно! У тебя есть убеждения!
– Это не убеждения, Настя. Я просто верю себе, когда мне хорошо. Верю, когда плохо. Я не тот человек, который будет сидеть в душной комнате, сгорбившись над бумагами, уверяя себя, что это все ради того, чтобы когда-нибудь стало лучше. Лучше может быть сейчас. И я не верю в награды. Жизнь не надо завоевывать. Эта идея себя изжила.
Последний луч солнца сполз со стола, упал на пол и там почернел, превратившись в тень.
И Насте почудилось, что нет никакого Кости – она сидит здесь одна, перед тарелкой салата. Разумеется, Костя существовал – вот прямо сейчас пил морковный сок, окрасивший верхнюю губу в оранжевый цвет, но он не был мужчиной, не был другом – он был частью ее самой, не доставшейся Анастасии при рождении – или утерянной в течение жизни.
Он был состоянием, которое зарабатывают, родившись в семье, где бананы считают роскошью. Он был красотой, которой достигают большими усилиями, исправляя небрежность природы.
Он был знанием, которое приобретают, читая ночами до утра, чтобы не выспаться и весь день бодриться кофе.
Настя чувствовала себя несчастной и свободной, разочарованной и восторженной.
Костей не надо было владеть целиком – он мог быть с ней уже много лет, если бы она поняла, что любовь к нему – это причудливая любовь к себе, эхо мечты.
Она закрыла глаза и растворилась в мгновении.
Вокруг нее высыхала под солнцем саванна, чернокожий водитель с телом гладиатора поливал водой внедорожник, а настоящая жизнь, кричащая о помощи и рычащая от удовольствия, визжащая, хрюкающая, фыркающая, находилась так близко, что след чьей-то крови, появившийся с утра, еще пах резко и сладко.