Присутствие. Дурнушка. Ты мне больше не нужна
Шрифт:
— А это была его женушка, — сказал он и, передав винтовку мужчине, поспешно двинулся по гребню плотины на другую сторону озера, где нагнулся, сунул руку в воду и извлек оттуда подругу бобра.
Потом они стояли на подъездной дорожке, и мужчина смотрел, как Карл гладит мех мертвого бобра, брошенного в кузов грузовичка.
— Мой приятель что-нибудь из них сделает. Настоящие красавцы.
— Я так и не понял, чего они добивались. А ты?
Карл всегда любил на что-нибудь опираться, когда стоял; вот и теперь
— Ну, надо думать, у них была какая-то идея… У них ведь, знаешь, как у людей. У животных. У них и воображение есть. Вот и эти что-то такое себе вообразили.
— У них ведь уже было озеро. Зачем им было нужно что-то еще? — спросил мужчина.
Карла, кажется, не слишком заботил этот вопрос. Он, видимо, считал, что это не его дело — искать на него ответ.
А мужчина все не отставал:
— Может, это у него просто была такая реакция на звук вытекающей из трубы воды.
Карл засмеялся:
— А что, может быть! — Но сам-то он явно в это не верил.
— Другими словами, — продолжал мужчина, — может быть, вообще не было никакой связи между законопачиванием трубы и подъемом уровня воды в озере.
— Может быть, — сказал Карл, посерьезнев. — Особенно когда он уже построил свою хатку. Да, это странно.
— Может, его раздражала текущая вода. Не нравился этот звук. Может, ему его слышать было неприятно.
— Ну, это было бы странно, не так ли? Как и то, что мы считаем, что они это делали с определенной целью. — Он уже начинал склоняться к этой мысли.
— Может, у них и не было никакой определенной цели, — сказал мужчина, возбужденный этим соображением. — Они просто хотели, чтобы не было этого звука, а уж потом стали бы смотреть, поднимается вода или нет. Но у них в мозгах не существует связи между тем и другим. Они просто видят, что вода в озере поднимается, и это наводит их на мысль построить здесь хатку.
— Или, может быть, им просто нечего делать, вот они и забивают трубу.
— Точно. — И оба рассмеялись.
— Они делают одно дело, — сказал Карл, — и оно приводит их к следующему.
— Точно.
— Звучит вполне приемлемо, мне кажется. — Карл открыл дверь кабины и втащил свое огромное тело внутрь. Посмотрел сверху вниз на мужчину через боковое окно. — Я сам так жизнь прожил. — Он засмеялся. — Я ж школьным учителем начинал, помнишь?
— Да, я помню.
— А потом увлекся работой с бетоном. А потом, сам знаешь, перешел к кладке стен по всей округе.
Мужчина засмеялся. Карл тронулся с места, помахав ему рукой в окно. На полу кузова подпрыгивали мертвые тушки зверьков, покрытые пушистым мехом.
Мужчина вернулся к озеру. Оно снова принадлежало ему, его спокойствие ничем больше не нарушалось. Свет луны лился на его замолкшую поверхность, словно бледный бальзам. Завтра ему придется каким-то образом вытащить из трубы весь этот мусор и пригласить кого-нибудь, у кого найдется тяпка
Он присел на деревянную скамейку, сооруженную давным-давно возле небольшого песчаного пляжа, откуда они всегда входили в воду, когда купались. Ему было слышно, как журчит вода, вытекающая из трубы, просачиваясь сквозь мусор, который туда насовал бобер.
Интересно, что у него все-таки было на уме? Этот вопрос гвоздем засел у него в мозгу. И вообще, есть ли у них ум? Может, дело не только в звуке текущей воды, который раздражал зверька? Если у него был ум, значит, он мог вообразить себе, что произойдет дальше. У него могли даже возникнуть счастливые ощущения, например, ощущение исполненного долга, когда он забивал трубу, он мог вообразить, как в результате его трудов поднимается уровень воды в озере.
Но какая же это бесполезная, глупая работа! И в каком она противоречии с извечным стремлением Природы к экономии, не допускающим никаких глупостей — точно так же, как невозможно ожидать глупостей от священника или от раввина, от какого-нибудь президента или от папы римского. Природа — штука серьезная, думал он. Никаких комедийных представлений, никакой иронии. В конце концов, здесь уже было достаточно глубокое озеро. И как мог этот зверек не знать об этом? И почему, не переставал он теряться в догадках, его самого так волнует эта проблема?
Может, эта мысль возникла вместе с его размышлениями о тщете всех человеческих усилий? Чем больше он об этом думал, тем больше ему казалось, что у бобра были собственные чувства, собственные эмоции, он был личностью, и у него даже были собственные мысли, а не просто слепые, всепоглощающие инстинкты, которые заставляли его совершать совершенно бессмысленные действия.
Или в его действиях все же имелась какая-то внутренняя логика, а он мыслит слишком примитивно, чтобы ее понять? Может, у бобра были совсем иные побудительные мотивы, иные цели, а вовсе не подъем уровня воды? Но какие же? Что это могло быть?
Или, может быть, у него вообще не было никаких целей и задач, кроме радости физического труда, радости, что он молод и способен делать то, чему его мозг научили миллионы лет эволюции? Бобры, он это отлично знал, животные в высшей степени общественные. Как только он покончил бы с трудами по законопачиванию трубы, он, вполне возможно, мог вернуться к своей самке, спящей в хатке, и как-то сообщить ей, что добился подъема воды в озере. И она, вероятно, как-то выразила бы ему одобрение. Может, она ждала от него именно этого, чтобы обеспечить себе большую безопасность. Ей бы никогда не пришло в голову — как это не приходило в голову ему, — что озеро и без того достаточно глубокое. Самое главное тут — сама идея, лежащая в основе всех этих действий. Может быть, это любовь. Животные ведь тоже на нее способны. Возможно, он забивал трубу ради своей любви? Настоящая любовь лишена всякого смысла, весь ее смысл — в ней самой.