Присяжный
Шрифт:
– Так я… назначен… присяжным?
– Точно так, – ответил вахмистр, – а когда мне поручают подобные дела, меня редко встречают с удовольствием. Впрочем, вам предстоит любопытное дело: суд над Шеру, убийцей сборщика податей.
– Убийцей? – порывисто повторил де ла Сутьер. – Почему вы называете его убийцей? Он еще не осужден.
– Ваше замечание справедливо, но все утверждают, что Шеру будет осужден. Однако это касается его судей, а не меня. Так как? Вы намерены повиноваться приказанию председателя суда?
– А как же, отказ невозможен.
– Значит, дело решено, и я, с вашего позволения, напишу то, что надлежит.
Вахмистр
– Действительно, есть Бог на небесах! – воскликнул он восторженно. – Само Провидение помогает мне выбраться из бездны, в которую я попал. Я буду присяжным в этом роковом деле и, бесспорно, смогу оказать влияние на моих товарищей. Впрочем, сознание истины придаст мне красноречия в их присутствии. Мне удастся их убедить, я спасу несчастного. Да, я спасу его и сохраню свою тайну! Боже, благодарю тебя!
XIII
Женни Мерье
Около двух месяцев Пальмира де ла Сутьер провела в Лиможе, в монастыре, где когда-то воспитывалась. Но теперь мирное счастье ее молодости было для нее навек утрачено. Ее прежние подруги уже покинули монастырь, монахини, которых она знала, перебрались в другие места. Девушка чувствовала себя чужой в стенах святого дома, откуда не выходила ни на минуту и где ее никто не посещал. Тягостное одиночество, в котором она проводила свои дни, смертельно подавляло ее.
Для Пальмиры не остались тайной ужасные последствия того, что произошло возле брода. К счастью, она узнала жестокую правду не в одночасье. Лишь спустя несколько дней после приезда в монастырь до нее дошел слух о смерти сборщика податей и аресте Франсуа Шеру. В этих слухах было много непонятного, но некоторые обстоятельства оставались несомненны, а именно: она была единственной причиной преступления, ее отец был убийцей, Франсуа Шеру арестован напрасно. Это тройное убеждение наводило на нее глубокое уныние, и она еще яростнее соблюдала строгие монастырские правила. Она подолгу не сходила в сад, а оставалась запертой в своей келье, не навещала ни других пансионерок, ни монахинь, не пропускала ни одного богослужения и с глазами, полными слез, молилась с таким усердием, которое удивляло даже ревностных монахинь. В монастыре говорили, что Бог посетил сердце мадемуазель де ла Сутьер, и, быть может, уже подсчитывали, какой капитал принесет она с собой при пострижении.
Душа Пальмиры действительно была ранена, ее терзала глубокая печаль. Ее грусть не была уже томной меланхолией, неопределенным беспокойством праздной девушки, которая предается причудливым мечтам болезненно настроенного воображения. Это было страдание, совершенно ясное и с острой болью, которая не давала ни минуты покоя. Не то чтобы Пальмира питала серьезную привязанность к Бьенасси – их отношения теперь представлялись ей смешным ребячеством, но она оплакивала его единственно потому, что считала себя виновной в его смерти. Она упрекала себя за поступки, за которые так дорого поплатился Бьенасси и которые могли еще очень дорого обойтись ее отцу. Ее пылкое воображение беспрестанно рисовало ей грозные картины. Ночью ее сон прерывался криками ужаса, днем она ходила взад-вперед по келье с растерянным видом, задыхалась от волнения и успокаивалась, только
Эти приступы отчаяния, повторявшиеся все чаще, повлияли на здоровье бедной Пальмиры, однако де ла Сутьер, казалось, не переживал о ней. С тех пор как она поселилась в монастыре, он писал ей всего два-три раза, в немногих и неопределенных словах внушал ей мысли об осторожности и раскаянии и сообщал о своих многочисленных поездках.
Однажды Пальмира, небрежно одетая, сидела в мрачном унынии в своей келье. Постучавшись, к ней вошла монахиня с известием, что девушку спрашивают в приемной. Не вставая, Пальмира спросила:
– Это швея, которую я не хочу видеть и которая упорно пытается встретиться со мной в монастыре? Если это она, то потрудитесь, любезная сестра, сказать ей, что я никого не принимаю.
– Вы совершенно правы, что не хотите видеть свою гостью: она пользуется в городе дурной славой, но сегодня не она спрашивает вас, а двое мужчин, из которых один пожилой и чуть ли не…
– Папа! – воскликнула Пальмира, вскочив с места.
Монахиня утвердительно кивнула.
– Папа! – восторженно повторила девушка. – Он наконец вернулся! Он вспомнил обо мне! Пойдемте, любезная сестра, пойдемте скорее!
Она уже переступила через порог, но тут ее остановила монахиня.
– Неужели вы в таком виде решитесь показаться в приемной?
– Ах, боже мой! Где моя голова? Я совсем забыла, что не одета.
Приодевшись на скорую руку, Пальмира сбежала вниз. Приемная была полна людей – как посетителей, так и монахинь, которым позволялось видеться с мирянами под надзором старой послушницы. Тихий говор людей сливался в один общий глухой гул. Входя, Пальмира окинула комнату беглым взглядом, забыв опустить кончики пальцев в кропильницу у двери, чем заслужила безмолвный укор от сопровождавшей ее монахини. В дальнем углу стояли де ла Сутьер и Арман Робертен.
Пальмира не удостоила должного внимания своего пламенного поклонника, при его виде бледные щеки девушки лишь слегка порозовели. Все ее мысли были обращены к отцу, она заметила, как сильно он изменился за последнее время: ввалившиеся щеки, тусклые глаза, желтый цвет лица – его с трудом можно было узнать. Девушка чуть не вскрикнула от ужаса, однако сдержалась и подошла к отцу вся в слезах.
Де ла Сутьер давно готовился к свиданию с дочерью и научился справляться с собственными чувствами, а потому сохранял вид холодный и непроницаемый. С улыбкой на лице он раскрыл объятия Пальмире, которая бросилась к нему на шею. Она крепко обняла отца, но он уклончиво ответил на ее ласку. Вскоре он высвободился из объятий и сказал голосом спокойным и довольно громким, чтобы окружающие могли его слышать:
– Полно, дитя! Сколько слез из-за короткой разлуки! Как ты знаешь, я все это время находился в разъездах. Сейчас я наконец вернулся и надеюсь привезти тебя назад в Рокроль, как только закончу свои дела в городе.
Пальмире стоило величайших усилий справиться с вихрем мыслей, круживших ее в голове, однако она настолько преуспела в этом, что спросила:
– Вы были больны, мой дорогой отец?
– Ты находишь меня изменившимся, не так ли? Ничего страшного, это последствия постоянных переездов. Маленькие гостиницы так неудобны! Однако почему ты не скажешь ни одного слова бедному Арману? – И он указал на Робертена, который все это время стоял немного поодаль, опасаясь показаться лишним.