Притягательное обаяние кочевья
Шрифт:
Нурлан-бек свел густые брови в прямую линию на переносице, поджал губы, сжал в кулаке кошель с деньгами и велел шоферу везти его в чайхану.
Чайханщик Алим, высоченный, в длинной до полу рубахе, встречал его на ступеньках с распростертыми объятьями:
— Добро пожаловать в шатер бедного бедуина!
Удивительно обаятельный хозяин приложил руку к сердцу,
— Алим, завари мне кофе с кардамоном покрепче да погуще и пусть твои нукеры проследят, чтобы нас пока не тревожили. А у меня к тебе будет деловой разговор.
Алим, похожий на рекламного красавчика с цветастых упаковок египетских фиников, всем своим видом выражал непередаваемое счастье хотя бы изредка видеть столь дорогих гостей у себя в кофейне.
Даже его усы стоймя отдавали честь посетителю. Усы у него были самые замечательные во всем Тулабаде. Настоящие разбойничьи усы из кровавых восточных кинодрам. Человека с такими усищами никогда не забудешь, как не забудутся детские грезы о караванах дромадеров среди бесконечных барханов, бедуинах, мерно покачивающихся в седлах на горбу "корабля пустыни" и голубой оазис под пыльными пальмами. И еще томные одалиски в шатре богатого араба, и танец живота в свете догорающего костра из кизяков, седые угли которых поутру рассыпаются в прах от одного прикосновения.
По одному его плутливо-неуловимому взгляду Нурлан-бек понял, что чайханщик Алим — именно тот хитрец, который сумеет обвести вокруг пальца хитромудрого шиита, этого краснобородого Абдуррахмана.
— Как я понял, достопочтенный суфий, — улыбнулся отводя маслянистые глаза чайханщик Алим, — у высокочтимого аги некоторые временные затруднения с наличностью?
— Завтра приедут баскаки богдыхана взимать годовой налог, отсрочки не дадут, — вздохнул Нурлан-бек. — И даже нашему эмиру не пожалуешься.
— А если бы была наличность, достопочтенный ага отдал бы Абдуррахману пятьсот рублиятов за прекрасную Мириам-ханум?
— И
— Обижаешь, дорогой Нурлан-бек, никакой переплаты! — снова приложил чайханщик обе руки к сердцу.
Нурлан-бек недоверчиво покосился на араба — вся их братия еще большие плуты, чем шии, хотя и сунну, как и сам Нурлан-бек.
— У тебя, дорогой гость, в ауле Тарусанлы третий год гуляет без выпаса заливной луг, э?
— Все никак руки не дойдут, да и далековато от центрального вилайета.
— Так в чем дело, высокоумный Нурлан-бек! Вон у меня за дастарханом почтенный кадий со своими нукерами, судебными исполнителями, в нарды играет. Твой луг больше полтысячи рублиятов не стоит. Кадий оформит купчую на землю, у тебя появятся пять сотен на руках, и через полчаса сладчайшая Мириам-ханум будет сидеть в твоей машине.
Старшая жена сердобольного к детям Абдуррахмана зашла в гарем и распорядилась евнухам прислать ей Мириам-ханум, предмет ее острой ревности к мужу. И сказала этой змее подколодной с нескрываемой радостью:
— Слышь, Машка, тебя мой хозяин наконец-то продал. Теперь будешь нового хозяина ублажать.
— Он тоже из Тулы?
— Не, не из Тулабада, а из-под Малик-Ярслависа.
— Малоярославца, что ли? А что там за кишлак?
— Не кишлак, а аул под Кулагоем.
— А-а, из-под Калуги, значит. Мне там не страшно будет — места почти что родные. Мы сами-то с-под Брянску.
— Знаю я этот Боранкыз, там у меня тетка-знахарка живет. Ее весь местный улус почитает.
Хозяйка бросила на диван пакет с одеждой:
— Евнух принесет воды, ты совершишь тахарат и…
— Чаво?
— Подмойся, дура, и переоденься в хиджаб и паранджу, расчевокалась тута. Не дома у себя в деревне, а теперича в гареме у столь почтенного эфенди из-под самого Малик-Ярслависа. Молись аллаху, что тебя так дорого продали да еще в края почти родные.
— А новый хозяин хоть красивый?
— Тебе, чумичке, еще носом крутить! Настоящий восточный мужчина должен выглядеть чуть краше обезьяны.
Конец