Притяжения [новеллы]
Шрифт:
— Рядом с виллой «Марина».
Он взял из раковины еще стакан, тщательно вытер. Ставя его на место, встретил мой взгляд и ответил вздохом.
— Да, моя семья тоже так считает. А мне нравится… В ней есть своя прелесть, в этой вилле. Давно она пустует?
Он принялся неторопливо изучать полотенце в поисках пятен.
— А между тем, — не сдавался я, — в ней как будто кто-то живет, правда? Я слышал звуки, шорохи… Может, какие-нибудь бродяги…
Он развернул полотенце к свету, поскреб ногтем чистый с виду уголок. Потом сложил его и пододвинул ко мне блюдечко с чеком. Окончательно
— Надо же, сколько тут солдат, наверно, хорошая выручка.
— Каких солдат?
Он поднял на меня равнодушные, пустые глаза. Я допил стакан и направился к столику, за которым играли в карты. Четверо мужчин по очереди сдавали, открывали, подсчитывали. С таким же сосредоточенно-отсутствующим видом, что и игроки в шары на площади. Я спросил:
— Кто выигрывает?
— Никто, — ответил хозяин у меня за спиной.
Я обернулся к нему. Сложенное полотенце он небрежно бросил в раковину. Мне стало не по себе: уж очень угнетающе действовала эта словно окуклившаяся в своих привычках деревня, без сомнения, обреченная на снос и усиленно делающая вид, будто никто об этом не знает и жизнь продолжается.
Вдруг в дальнем углу раздвинулась занавеска, и под стук бусин вошел, держась за кепку, мой ночной бородач. Звякнул дверной колокольчик. Обомлев от неожиданности, я хотел было кинуться прочь, но меня удержал невозмутимый вид хозяина.
— Вы его знаете? — спросил я бесцветным голосом.
Хозяин посмотрел мне в лицо, и на его дряблом лице впервые появилось подобие улыбки.
— Его-то? Как же, знаю.
— Кто это?
— Это Гай. Так его все здесь зовут. Не бойтесь, он не злой, но немного…
Завершив фразу гримасой, он жестом призвал в свидетели картежников, которые согласно закивали.
— Это не его вина, — сказал тот, что сдавал. — Таким уродился.
— Это точно, — подхватил его сосед. — Говорят, нет деревни без деревенского дурачка.
Атмосфера разрядилась в мгновение ока. Меня посвящали в фольклор. Или просто заговаривали зубы.
— А где он живет?
— То тут, то там, где придется… Что ж делать, коли нет своего крова. Иным-то и есть где жить, а все равно как цыгане…
Это был прозрачный намек на кемпинг. Сколько же таких, вдруг подумалось мне, сколько человек до меня грезили о Марине, наталкивались на Гая, приходили в это кафе и задавали те же вопросы?
Я заплатил за выпивку и спросил, где туалет. Хозяин, поморщившись, указал на занавеску из бусин. Я оказался в тесном коридорчике, в конце которого хлопала от сквозняка дверь. Между велосипедом, составленной мебелью и картинами едва можно было протиснуться. Я зацепился ногой за торшер, кипа справочников опасно зашаталась, я как мог удержал сооружение. И вот тут-то мне на глаза попался портрет. Он был спрятан за какой-то афишей под стеклом, которую я сдвинул с места: на железном листе была изображена молодая девушка в качалке, отбрасывающая на стену вытянутую тень. Эта черно-белая тень была больше ее самой. Девушка мне ни о чем не напоминала — разве что длинные светлые волосы, — но тень я узнал.С этой женщиной я занимался любовью на диване вчера вечером. Волевой
Я ошеломленно смотрел на мое видение, воплощенное кем-то другим. Художник не поставил своего имени — только голубь с раскинутыми крыльями в правом нижнем углу служил картине подписью. От стука бусин за спиной я вздрогнул и встретил взгляд хозяина; тот отвел глаза и отпустил занавеску.
Когда я вернулся из туалета, он пил кофе. Игроки открыли карты. Хозяин пододвинул мне сдачу на блюдечке и буркнул:
— Вы его знаете?
— Кого?
— Художника.
При виде моего озадаченного лица он пожал плечами.
— Жил здесь в прошлом году, снимал у меня комнату. Все пропадал на вилле «Марина». Когда уезжал, оставил мне картину вместо платы. Даже не подписанную. Я ему, мол, как же так, а он мне: я же не отель покупаю. Такой весь из себя самоуверенный… Рад был за меня, вроде я с барышом остался. Жеф Элиас его звали. Он знаменитый?
Я ответил, что плохо разбираюсь в живописи. Он поставил чашку.
— Никак не могу узнать, сколько же это стоит. А, все равно…
И снова вокруг меня сгустилась печаль. Я ломал голову, как бы его расспросить, слова жгли горло и никак не шли с языка.
— Терц, — сказал один игрок.
— Пятьдесят, — отозвался другой тем же угрюмым тоном.
Я сглотнул слюну и спросил как можно непринужденнее:
— Он вам говорил?
— О чем?
— О своей картине, что на ней?
— Он вообще не говорил, все больше писал.
— Марина… она жива или умерла?
Сжав губы, он смотрел на мою сдачу. Я понял, что больше из него ничего не вытяну. Толкнул блюдечко к нему. Он взял мелочь и ссыпал ее в ящичек кассы.
Когда я вышел на улицу, солдат не было. Словно они канули в небытие по воле хозяина кафе, отрицавшего их присутствие. Я поискал глазами Гая — машинально, у меня не было желания с ним встречаться. Мне хотелось поскорее покинуть деревню — но что-то мешало, как заноза, не давая уйти. Теперь я имел доказательство того, что Марина существует, что не на меня одного она оказывает такое завораживающее действие. Но как мог я, еще не встретившись с ней, увидеть ее точно такой же,какой увидел художник?
Колокол прозвонил половину двенадцатого. Я пересек площадь по направлению к церкви. На паперти было пусто. Стоявшая на земле у колонны тарелка обозначала место нищего.
Я толкнул дверь, и она заскрипела, вторя звукам фисгармонии. Шла месса. Я сощурил глаза, привыкая к полумраку. Старенький кюре служил в голубоватом свете витража. Церковь была пуста.
Я скромно сел в последнем ряду, встал, когда священник выключил свой магнитофон. Ни разу не взглянув на меня, он обращался к сводам. А я отвечал ему вполголоса, словно хотел слиться с толпой. Когда он сказал: «Ступайте с миром, да пребудет с вами Христос», я прошептал: «Благодарение Господу!» Священник включил псалом и, пока несуществующие прихожане шли к выходу, убирал свою утварь — Библию, сосуды с водой и вином, дароносицу — в клетчатый чемоданчик. Потом он нажал на «стоп» и перемотал мессу назад.