Приваловские миллионы
Шрифт:
– Грязцы точно что захватил дорогой-то… Не раздеваясь, гнал три недели!.. Рука даже опухла от подзатыльников ямщикам… Ей-богу!..
– Да ну тебя, подь ты к чомору! – отмахивался Лука, затаскивая гостя в свою каморку. – Все у тебя, Данила Семеныч, хихи да смехи… Ты вот скажи, зачем к нам объявился-то?
– Объявился – и вся тут, – коротко сказал Данила Семеныч, с трудом стаскивая с своих богатырских плеч стоявший лубом азям, под которым оказался засаленный татарский бешмет из полосатой шелковой материи.
– Ох, чует
– Я люблю скоро все делать…
– Хошь бы письмо написал, што ли… Ведь много писал… Я сам носил твои-то письма к барину!
– Раньше писал, а теперь не о чем… Да письмо долго, а я живой ногой долетел. Нет ли у тебя пропустить чего-нибудь? Горло пересохло…
– Да ведь ты дорогой-то, поди, на каждом станке прикладывался? Вон, глаза-то совсем заплыли…
– Был и такой грех, Лука, был грех…
– Знаю, знаю: как приехал в город, сейчас и зарядил? Хе-хе-хе…
Данила Семеныч только бессильно махнул рукой и принялся умываться. Лука долго и безмолвно следил за процессом умыванья, а потом что-то вспомнил и торопливо выбежал из каморки.
– Куда ты потащился? – спрашивал Данила Семеныч, намыливая свои жилистые бронзовые руки.
– Сейчас, сейчас… обожди малость; я живой ногой.
– Ты смотри, не болтай самой-то…
Но Лука не слышал последних слов и на всех парах летел на половину Марьи Степановны. Добежав до комнаты Надежды Васильевны, старик припал к замочной скважине и прошептал:
– Барышня, а барышня… На один секунд…
– Чего тебе, Лука? – отозвалась Надежда Васильевна, показываясь в дверях.
– Матушка, барышня, да тот приехал, эфиоп-то наш… Ей-богу! У меня в каморке сидит…
– Да кто приехал?
– Ах, угодники-бессребреники!.. Да Данила Семеныч приехал… А уж я по его образине вижу, што он не с добром приехал: и черт чертом, страсть глядеть. Пожалуй, как бы Василия-то Назарыча не испужал… Ей-богу! Вот я и забежал к вам… потому…
Надежда Васильевна, не слушая болтовни Луки, торопливо шла уже в переднюю, где и встретилась лицом к лицу с самим Данилой Семенычем, который, очевидно, уже успел пропустить с приезда и теперь улыбался широчайшей, довольной улыбкой, причем его калмыцкие глаза совсем исчезали, превращаясь в узкие щели.
– Ах, старый хрен, успел уж набрехать по всему дому, – проговорил он, косясь на Луку. – Здравствуйте, барышня… Хорошеете, сударыня, да цветете.
Данила Семеныч поцеловал руку, которую ему протянула Надежда Васильевна, и прибавил самым невинным тоном:
– А вот я и приехал… Да.
– Да с чем приехали-то, Данила Семеныч?
– А так… делать больше нечего на приисках, ну я и махнул.
– Как нечего делать?
– Да так…
Данила Семеныч сделал выразительный жест рукой и опять засмеялся.
– Дрянь
– Вы одну минуту подождите здесь, – проговорила Надежда Васильевна, оставляя гостя в зале. – Я сейчас проведаю папу, он, кажется, не совсем здоров…
Василий Назарыч сидел в своем кресле и просматривал последний номер газеты. Подняв глаза, он улыбнулся дочери и протянул ей руку.
– Я думала, что у тебя сидит доктор, – солгала Надежда Васильевна, не зная, как ей приступить к делу.
– Доктор заезжает вечером, а теперь полдень…
– Ну, а что твоя нога, папа?
– К весне доктор обещает ее починить, голубчик. Только ведь смерть моя сидеть здесь без всякого дела…
– А ты не ждешь сюда Данилы Семеныча?
– Нет, а что?
– Я так спросила… Я из своей комнаты видела, точно он проехал к нам.
– Не может быть!..
– Мне показалось… Может быть, я ошибаюсь.
Старик тревожным взглядом посмотрел на дочь и потер свое больное колено. В это время из залы донесся хриплый смех Данилы Семеныча, и побледневший как полотно Бахарев проговорил:
– Да ведь он здесь, Надя… Это он хохочет?!.
– Да, он, папа… Мне можно побыть здесь, пока он будет у тебя?..
– Нет, голубка… после… вечером. Пошли его сюда.
Надежда Васильевна поцеловала отца в лоб и молча вышла из кабинета. Данила Семеныч, покачиваясь на своих кривых ногах, ввалился в кабинет.
– Ох, быть беде, барышня… – шептал Лука, провожая Надежду Васильевну. – Уж я верно вам говорю…
– Ты сиди пока здесь и слушай, – просила девушка, – я боюсь, чтобы с папой не сделалось дурно… Понял? Чуть что, сейчас же скажи мне.
– Будьте спокойны: в один секунд… Чуть ежели что – я живой ногой… А Данила неспроста приехал, я уж по его косым глазам вижу… Ей-богу!.. Ох-хо-хо!..
III
Только что Надежда Васильевна пришла в свою комнату, как почти сейчас же за нею прибежала Верочка, вся перепуганная и бледная. Она едва могла проговорить:
– Папа кричит так страшно… Надя, голубчик, беги скорее, ради бога, скорее!.. У них что-то произошло… Лука плачет… Господи, да что же это такое?!
Верочка тихо заплакала, закрыв лицо руками.
Когда Надежда Васильевна проходила по столовой, до нее донеслись чьи-то отчаянные крики: она не узнала голоса отца и бегом бросилась к кабинету. Отворив двери, Надежда Васильевна увидела такую картину: Данила Семеныч стоял в углу, весь красный, с крупными каплями пота на лбу, а Василий Назарыч, не помня себя от ярости, бросался из угла в угол, как раненый зверь. Он был страшен в эту минуту и с пеной у рта, сжав кулаки, несколько раз подступал к самому носу Данилы Семеныча. Взрыв бешенства парализовал боль в ноге, и старик с помутившимися глазами рвал остатки седых волос на своей голове.