Приватная жизнь профессора механики
Шрифт:
– Сурык, иды кофэ пыт!
Бедный Сурик, не видавший за свою жизнь даже приличного чая, изумлённый тем, что ему предлагают какой-то неведомый кофе, тут же подбегает к дверям халупы дяди Месропа во дворе. Но тот вручает Сурику грязный бидон из-под керосина и сурово приказывает:
– Иды, керосын принесы!
И несчастный Сурик, так и не узнавший вкуса кофе, плетётся за угол в керосиновую лавку :
Наступает вечер. Самый ранний вечер - пять часов. Четыре часа - это ещё день, а пять - уже вечер. Возвращаются мужья с работы. Эмиль и Арам живут на одном этаже - втором, под нами, и работают в кроватной артели вместе. Вместе и пьют чачу после работы.
–
– сперва слышен зычный голос 'вахтёра', а затем уже появляются фигуры Эмиля и Арама, поддерживающих друг друга. С трудом они взбираются по лестнице, и - чу!
– слышен звук удара по чему-то мягкому и визг Зины. Комната Эмиля по коридору первая, вот Зина и завизжала первой. Арам ещё с минуту плетётся, ударяясь о бока веранды, до своей комнаты, и вот уже слышны глухие удары Арамовых кулаков о бока его жены Маро, и её сдержанные стоны. С Эмиля и Арама начиналось обычно в нашем дворе традиционное избиение жён. Зина-то бойкая, она и сама сдачи даст, и за избиение утром денег с мужа возьмёт. Ещё бы - Эмиль - участник войны, член партии - боится огласки. А с беспутного Арама взятки гладки. Маро с детьми бежит наверх к нам. Бабушка прячет их на шатающийся железный балкон, и те в страхе ложатся на металлический пол.
Арам (метр пятьдесят ростом, пятьдесят кило весом) соображает, где семья, и тоже поднимается к нам. Бабушка приветливо открывает дверь и ему.
– Где Маро?
– свирепо вращая глазами, голосом средневекового киллера, вопрошает Арам.
– Арам-джан, здравствуй, дорогой, заходи, сколько времени мы не виделись!
– приглашает его бабушка. Арам заходит и садится на кушетку у двери.
– Для чего тебе Маро?
– спрашивает бабушка.
– Я у неё кров пыт буду!
– заявляет Арам.
– Арам-джан, а как ты будешь у неё кровь пить?
– интересуется бабушка.
Арам открывает рот, соображает что-то, и потом поясняет:
– Я ей горло рэзат буду и кров пыт!
– уже устало разъясняет Арам.
– А за что, Арам-джан?
– не отстаёт бабушка.
– Семь дней работал, семьсот рублей заработал, семь индюков купил, принёс Маро, а она :- и Арам устало завращав глазами, закрывает их, и, храпя, падает на кушетку. Арам был помешан на цифре семь: Через несколько минут Маро с детьми, поднимут спящего щупленького Арама с кушетки, поволокут домой, уложат спать и заботливо укроют одеялом.
Идёт битьё жён и на первом этаже напротив. Там живёт очень толстая, килограмм на сто сорок, армянка и её муж, тоже армянин, но которого никто никогда не видел. Фамилии их тоже никто не знал, да и имён тоже - жили они обособленно. Кто-то называл её просто - 'толстая женщина', ну а бабушка придумала ей кличку 'Мусорян'. Когда 'толстая женщина' садилась у окна, то начинала интенсивно есть, а шкурки, кости, кожуру и прочие отходы бросала на двор прямо под окном. Вокруг неё вечно был мусор, отсюда и 'Мусорян'. У неё с мужем был малолетний сынок по имени 'Баджуджи' (прости Господи за такое имя!). Так он первым реагировал на мощные удары мужа по телу г-жи Мусорян. Сама же г-жа Мусорян не кричала, потому, что, во-первых, кричать ей было лень, а во-вторых, нужно быть Майком Тайсоном, чтобы пронять ударами столь мощное тело. Зато Баджуджи орал так, что глушил все остальные крики и шумы.
И во дворе битьё жён идёт полным ходом. Старую партийную работницу, чуть ли не соратницу Клары Цеткин и Розы Люксембург, бьёт старый же её муж, довольно тёмная личность; идёт ругань на идиш, так как оба - евреи. Дядя Минас, если он не у второй жены, бьёт скромную и молчаливую первую жену; Витька-алкаш за
А когда уже становилось совсем темно, безногий сапожник Коля с 'того двора', пьяный в дым, начинал с отчаянным матом пробираться домой по неосвещённому ночному двору, и конечно же, обязательно попадал в какую-нибудь яму. Продолжая матюгаться, он всё-таки выбирается из ямы, доплетается до своей будки, и идет обратно, волоча тоже уже пьяненькую свою жёнушку Олю. Он доводит её до ямы и снова падает в неё - на сей раз уже умышленно. Теперь же он, отчаянно костыляя (костылём, разумеется!) свою Олю, заставляет её поднять его и доволочь до дому.
Самое же ужасное завершение дня нашего дома заключалось в явлении Вовы. Вова - это особая судьба. Добропорядочные грузины, муж и жена Картвелишвили, не имея детей, усыновили ребёнка, рождённого русской женщиной в тюрьме. Женщина умерла при родах, а Картвелишвили взяли родившегося малыша. Уже с детства было видно, что голубоглазый блондин Вова - не грузин, а гораздо более северной нации. Хулиганил Вова с детства, а годам к двадцати, став, буквально монстром, стал пить запоем и чудить. Силы он был немеренной - когда я, пытаясь его как-то успокоить, стал рядом с ним, то он, ухватив меня за ворот, поднял одной рукой от пола и заглянул в глаза. Я увидел совершенно круглые белые глаза, дикую остекленевшую улыбку бравого солдата Швейка, и уже считал себя выброшенным в окно с третьего этажа (а жил Вова на третьем этаже напротив нас). Но Вова произнёс только: - Это ты, Нурик? Тогда иди на :!
– и опустил меня на пол.
Родители не выдержали такого сыночка и тихо умерли один за другим. А Вова, оставшись один, начал чудить по-серьёзному. Обычно он уже поздно вечером, почти в белой горячке, начинал перелезать к себе домой снаружи, через веранды и карнизы. Он пробирался, разбивая по дороге все окна, раздеваясь и скидывая вниз одежды. Как ему это удавалось - один Бог знает! Балансируя на карнизе и держась одной рукой за подоконник, Вова другой рукой бил стёкла и сдирал с себя одежды. Кровь лилась на карниз, окна, и висевшее внизу соседское бельё.
– Я с-сошёл с-сума!
– орал при этом Вова нечеловеческим голосом.
Его мечтой было перелезть по бельевой верёвке, перекинутой через блоки, на противоположную сторону к 'культурным' Амашукели и, видимо, устроить там погром. До них было метров пять-семь пропасти, и он собрался переползти эту пропасть по верёвке.
Конечно же, узнав об этих намерениях, Амашукели тут же резали верёвку. Потом днём вновь перекидывали, и так продолжалось до тех пор, пока однажды её не успели перерезать. То ли поздно спохватились, то ли их не было дома, но стокилограммовый пьяный Вова, ухватившись за верёвку, тут же, по законам механики, оказался висящим на руках в центре пропасти - в самом нижнем углу образовавшегося верёвочного треугольника.
Соседи, естественно, все высыпали на веранды и разом ахнули. Что делать? Тянуть за верёвку, пытаясь перетащить Вову, как бельё, на другую сторону, бесполезно - он занимал устойчивое нижнее положение. Оставалось кидать на асфальтовое покрытие двора под Вову матрасы, но почему-то никто не хотел начать это первым.
Картина, которую я увидел, когда меня криком позвали к окну, была фантастической. На фоне тёмных окон веранд, мыча что-то, висит на вытянутых руках, держась за натянутую, как струна верёвку (и как только она не лопнула?) толстый и пьяный Вова. Я понимал, что это продлится две-три минуты, не больше :