Приватная жизнь профессора механики
Шрифт:
Надо сказать, что медицинские познания у меня в те годы (в восемь-девять лет, точно не помню) были, мягко выражаясь, недостаточны. Я, например, полагал, что человек, как кувшин наполнен кровью, проколешь кожу - вот кровь и выливается. Я очень боялся переворачиваться вниз головой, чтобы кровь не вытекла, и когда это всё-таки случалось, плотно закрывал рот и зажимал нос, чтобы не дать крови ходу.
Интуитивно я решил, что 'жидкость удовольствия' берётся из тех двух маленьких шарообразных ёмкостей, которые находились у основания 'хвостика'. Исследователь по натуре, я измерил пипеткой количество выделявшейся за один раз жидкости и проверил сколько таких доз поместиться, например, в ореховой скорлупе, близкой
Примерно в это же время ко мне стала приходить и страсть (пока возвышенная) к противоположному полу, которую условно называют любовью.
Первое её проявление я почувствовал поздней весной, а может быть ранним летом 1949 года (помню, что это был год 70-летия Сталина), когда мне было 9 лет. Мама повела меня в цирк, если мне не изменяет память, на одно из первых представлений Юрия Никулина, которое проходило именно в Тбилиси. Цирк в Тбилиси расположен в очень живописном месте - на горке над Курой, очень напоминающей Владимирскую горку в Киеве над Днепром. А на склоне до самой Куры простирался Парк физкультурника, весь в извилистых дорожках и цветущих кустах. Этот парк пользовался дурной славой 'парка влюблённых' и вечерами он прямо кишел парочками.
Но представление в цирке было утреннее, мы с мамой познакомились со своими соседями по местам - молодыми супругами с дочкой Сашей - моей ровесницей, и после представления вместе пошли гулять в парк. А в парке во всю цвели кусты, как мне помнится, диких роз с одуряюще-сильным притягательным запахом. Я как сейчас помню родителей Саши: отца - военного в форме с погонами, и его жену - в белой кофте и чёрной юбке. Оба супруга были улыбчивыми, стройными, голубоглазыми блондинами; их дочка Саша имела две косички белокурых волос, повязанных белыми же бантами и одета она была в белое платьице и белые же туфельки. Вся группа представляла, по современным меркам, прекрасную модель для рекламы бленд-а-меда, дирола или здорового отдыха на курорте в Анталии. Родители наши сели на садовую скамейку, а мы с Сашей принялись бегать по тропинкам и срывать пахучие цветы. Набрав букеты, мы прибегали к родителям и оставляли цветы мамам, каждый своей.
На каком-то из 'забегов' я оказался с Сашей под цветущим кустом, с которого мы уже успели кое-что оборвать. Я увидел вблизи лицо Саши, показавшееся мне совершенством, которого я раньше и представить себе не мог. Светлые, длинные, загнутые кверху ресницы вокруг голубых глаз-озёр, персиковая детская кожа на пухлых щёчках, чуть вздёрнутый носик и пухлые розовые полуоткрытые губки. В этом лице было что-то от красивой куклы - Мальвины, но в отличие от 'мёртвой' куклы, Саша необыкновенно притягивала меня к себе своей жизненной реальностью, со мной происходило что-то фантастическое. Я как во сне протянул ей мой букет, и она взяла его, не переставая пристально смотреть мне в глаза.
– Саша, я люблю тебя!
– совершенно неожиданно, автоматически вырвалось у меня.
– Я тебя тоже!
– видимо, так же автоматически отвечала Саша, не открывая взгляд от меня. Я заметил, как она часто и отрывисто задышала, и запах её дыхания, отдающий почему-то молоком, вместе с запахом цветов окончательно вскружил мне голову.
– Саша, я хочу жениться на тебе, давай никогда-никогда не расставаться!
– молол я на ухо девочке эту чепуху.
– Давай!
– тихо ответила Саша, отвела глаза, и как-то съёжилась, повернувшись
Так мы и выбежали на поляну к скамейке, где сидели старшие. Тут они поднялись, заметили нам, что мы уж очень разбегались, и стали собираться домой. Мы спустились с цирковой горки по длинной и широкой лестнице и стали прощаться. Мама попрощалась с Сашиными родителями, как тогда было принято, за руку, и мы с Сашей повторили это. Мы разошлись в разные стороны.
Всю дорогу домой я забегал вперёд, карабкался на платаны, которые росли по пути, а, переходя через мост Челюскинцев над Курой, вдруг неожиданно забрался на перила и сел на них. Испуганная мама бегом бросилась ко мне и сняла с опасного места.
– Что-то ты перевозбудился сегодня!
– подозрительным голосом заметила она мне, - Саша, что ли, подействовала?
Я только потупил голову в ответ. А трагедия, первая моя детская трагедия подобного рода, наступила уже дома, когда я неожиданно спросил маму:
– Мама, а когда мы пойдём в гости к Саше?
– Никогда!
– удивлённо ответила мама, - а зачем нам ходить в гости к незнакомым людям? Да я и не знаю, где они живут!
Только после этих слов я представил себе весь ужас положения - я никогда больше не увижу Сашу!
– Как, - закричал я, - почему ты не спросила, где они живут, я ведь должен жениться на Саше, я её люблю, я обещал!
Громкий хохот мамы отрезвил меня.
– Жениться, говоришь? А женилка у тебя для этого отросла?
– Цаца, не надо так с ребёнком, видишь он плачет - укоризненно заметила ей бабушка. 'Цаца' - это было домашнее прозвище мамы, так называли её друзья и родственники. На работе же сотрудники её звали 'Марго'.
Я не только плакал, я ревел по-звериному, разбегался и бился головой о стену. Мысль о том, что я больше никогда-никогда в жизни не увижу Сашу, убивала меня, жизнь теперь казалась мне одной непрерывной мукой. Я продолжал биться головой о стену, хотя бабушка и пыталась подкладывать между стеной и головой подушку.
Дело закончилось тем, что в комнату заглянула Рива, обеспокоенная ударами в её стенку. Увидев происходящее, она раскрыла рот от удивления, а потом громко и презрительно произнесла:
– Что ни день, то 'новости дня'!
Через несколько дней тоска по Саше прошла. Конечно, я думал о ней, засыпая вечером в постели, грёзы о ней были одна сладостнее другой. Даже сейчас я иногда вспоминаю её, и жалость, жалость о возможно утерянном счастье терзает меня :
Лагерная коллизия
Классе в третьем или четвертом меня оптом приняли в пионеры, а когда мне было лет одиннадцать или двенадцать, меня в первый, и к счастью последний раз, отправили на лето в лагерь. Нет, не в лагерь для малолетних преступников, а в пионерлагерь, что оказалось даже похуже. А до этого я летние месяцы проводил в Сухуми у родственников.
Рано утром нас - детей сотрудников и преподавателей Тбилисского института инженеров железнодорожного транспорта, где моя мама тогда работала лаборантом, погрузили в кузова двух грузовых автомобилей и отвезли километров за десять от города в местечко Цхнети. Там и располагался пионерлагерь этого института. Одновременно с нами туда прибыли, правда на легковом автомобиле, какие-то институтские начальники - 'товарищи' Джорбенадзе и Габуния. Первый выглядел как настоящий Гаргантюа - толстый, краснолицый, высокий, с неправдоподобно выпирающим животом. Второй же - маленький, как гномик, дистрофичный худой человечек с землистым лицом.