Приведен в исполнение... [Повести]
Шрифт:
Вера, это он, мерзавец и палач Грунечка, погубил тебя. Ты — меня, а он — тебя. Я прошел бы мимо, я бы ничего не заметил, но это… Это могло быть только у нас с тобой: семья, дом, дети — много красивых детей, я звал тебя в Семиречье, я хотел, чтобы мы ушли от смуты и хаоса, но этого не захотела ты… И я не виноват, прост меня.
— Это Руднева. Я рассказывал тебе о ней, помнишь?
— Ты… не шутишь? Колоссально…
Актеришка и фат, чтоб ты подох в муках, я буду молить Бога, чтобы твоя рыжая тварь прирезала тебя во время ваших судорожных ласк… Через минуту появился патруль, их отвели в наш фильтрационный пункт. Я думаю, они все сразу поняли, Вера посмотрела сквозь
— Ах, мадам Руднева, вам не повезло, — тихо начал Грунечка. — Какое трагическое совпадение! Мой учитель литературы в корпусе говорил, что наш великий Достоевский был большим мастером таких совпадений, но я ему не верил. Выходит, зря… А вы читали Достоевского? Нет? Впрочем, это уже не важно.: Говорить будете? Вы, капитан? Документы подлинные? Так… Зачем же вы? Чего недоставало? Георгиевский крест. Я даже помню, как Верховный вручал вам. А? Нет? Ну и не надо. Унтер-офицер, конечно, большевик. Фамилия? Ого! Да ведь ты, братец, в списке. Новожилов, отделить и увести!
Я увел его. Когда запирал дверь камеры, он сказал: «Ты же любил эту женщину… Пощади ее». — «Вижу, и тебя не миновала чаша сия?» Он промолчал.
Что мне было терять? Я сказал Грунечке: «Пытин тоже влюблен, и на этом можно сыграть. Разреши, я сам доставлю его к Соколову».
Он кивнул: «Но сначала надобно выполнить небольшую формальность. Догадываешься, какую? Видишь ли, это еще и для того необходимо, чтобы ты окончательно порвал со своим преступным прошлым».
…Их окружил комендантский взвод, я приказал идти к водокачке, там еще неделю назад показал мне Грунечка недостроенную кирпичную стену пакгауза («…Понимаешь, вдруг пришло в голову, что-для такого дела это самое уютное и надежное местечко»), шли медленно, я почему-то вспоминал, как на том — перроне всего лишь год назад увидел я Веру — истощенную, худую, некрасивую… Зачем? Кому нужна была ваша встреча, чтобы все кончилось так, как кончается теперь…
Пришли, унтер велел стать у стены, я смотрел на ее спокойное отрешенное лицо и понимал все отчетливее и страшнее, что я ей не нужен и никогда не был нужен, что все произошло случайно, и случай этот не принес нам счастья, нет, не принес… «Командовать, ваше благородие, сами станете?» — «Пошел к черту…» — «Отделение, готовсь!» И вдруг я встретился с ней взглядам и увидел, что она улыбается: «Что же ты так боишься, Новожилов? Нет… Никогда ты не был мужчиной. Так, иллюзия…» Громыхнул залп, они упали, и вдруг я увидел, как на железном крюке (откуда он взялся на этой стене?) трепещет под ветерком прозрачный голубой шарф…
Унтер о чем-то спрашивал — кажется, его интересовало, где и как их закопать, я сказал, что это он может решить сам.
…Через два дня я уже вез Пытина в урочище Четырех братьев… Ехали в авто, с двух сторон его стиснули конвойные, он угрюмо молчал. Потом вдруг спросил: «Совесть тебя не мучает?» — «А что ты смыслишь в совести, ты, цареубийца? Ты знаешь, куда и к кому тебя везут? Вот и задумайся. У тебя есть только один шанс…» Я думал, он не спросит — какой, во он спросил, и тогда я рассмеялся ему в лицо, потому что это был миг моего торжества и его поражения. «Укажи следователю могилу царя, и тебя освободят». — «Зачем? Моя жизнь теперь не имеет ценности». — «Чья же имеет?» — «Ты знаешь». — «Хорошо. Скажи правду, и я обещаю тебе, что следователь позволит тебе выбрать: захочешь — уйдешь сам, захочешь ее отпустят. Но тебя тогда…» — «Знаю. И не боюсь». Он не колебался…
А я лгал. Зачем?
…Автомобиль долго плутал по лесным тропкам, шофер ругался: «В который раз приезжаю, а все сбиваюсь.
Въехали в чащу, вокруг громоздились горы перемытой породы, вдоль узкой, недавно наезженной дорожки шли бесконечные ямы, траншеи, котлованы, местность напоминала круг Дантова ада. У шахты, над которой возвышались деревянные перекрытия, суетились рабочие. Человек с повязкой на глазу представился: «Соколов», — принял пакет, внимательно посмотрел на Пытина: «Говорить, конечно, не будете?» — «Угадали». — «Мы дадим вам ровно сутки — больше, к сожалению, не моту, поджимают красные, слышите?» Вдалеке грохотало, этот грохот был похож на весеннюю грозу, но я понял, что это пушки… «Пытин, будете жить в моей палатке, я ночую в городе, так что не помешаете». — «Жить?» — «А что, сутки — не жизнь? Остальное зависит от вас». Его увели, я рассказал Соколову про свой план, он махнул рукой: «Фантазия, молодой человек… Хотя… — вдруг взглянул пристально. — Говорите… Руднева? Вряд ли это совпадение. Полковник!» Подошел красавец в полевой кавалерийской форме, по желтой выпушке над клапаном кармана я понял, что это кирасир ее величества полка… («Ее величества», что со мною?)
— Алексей Александрович, сестра вашей супруги третьего дня расстреляна.
Побелел: «Что? Вы… шутите. Этого не может быть». — «Это правда. Не угодно ли расспросить есаула?» — «Угодно». Рассказываю, долго молчит. «Я не стану называть вас, есаул, тем именем, которого вы заслуживаете. Изменить ничего нельзя, а вот дуэли вам не избежать. Если победим — встретимся когда-нибудь…» — «Если? Не верите в победу?» Не ответил. Что я для него? Кусок дерьма. И он, кажется, прав. Соколов о чем-то раздумывает, это видно: жует усы, трогает лысину, пожимает плечами. «Я могу рассчитывать на вашу скромность хотя бы?» — это полковник соизволил обратиться ко мне. «Что вам угодно?» — «Мне угодно, чтобы вы не вздумали сказать моей жене. Я просто убью вас». — «Странно. Мы могли бы быть родственниками. Муж сестры — это, кажется, свояк?»
— Господа, высшие интересы вынуждают меня поступить, возможно, и безнравственно, но в рассуждении истории и вечности, так сказать…
Ага… Полковник все понял. Догадливый…
— Это невозможно, Николай Алексеевич.
— Ну почему же? Я понимаю, это очень неприятно и тяжело даже, но ведь согласитесь, Алексей Александрович, мы с вами не в семье и не теще служим, разве нет? Отвечать не нужно. Сейчас вы скажете Надежде Юрьевне, что жизнь ее сестры некоторым образом в ее руках. Если унтер-офицер… простите, этот большевик укажет нам место — Вера Юрьевна останется жить. Вы меня поняли?
— Это… отвратительно! Вера мертва, но даже если бы она и была жива…
— Вы отказываетесь?
— Решительно.
— Ну и прекрасно. Пытина сюда! Подойдите. Вы — большевик. Вы воплощений чести и совести. Укажите нам, где погребены августейшие тела.
— Нет.
— Вспомните: вы были верноподданным его величества. Вы русский.
— Николай Второй преступник и должен сгнить без торжеств и плача.
— Ах, Серафим Серафимович, так вас, кажется? Что есть преступник? Вы потеряли список на жалованье охране ДОНа, а мы нашли и расстреляли по этому списку десять человек.