Привет, любимая
Шрифт:
– И ничего, - разозлилась я.
– Сядь, пожалуйста. А то ты, как маятник. От тебя в глазах рябит.
Он недовольно фыркнул, но присел к столу. Вытянул из кармана пачку сигарет и уставился на меня. Я кивнула: кури, мол. Он закурил. Дым расплывающимися кольцами поднимался к потолку, свивался прихотливыми узорами. Мне нравилось, когда мужчины курили. Нравилось следить за медленно тающим дымом. Мишка курил красиво, небрежно. Сам
– Что в клинике?
– гораздо спокойнее поинтересовался Олег, делая глубокие затяжки.
– Мне сказали, он уволился. У знакомых его тоже нет.
– Эх, ты, Шерлок Холмс, - укоризненно вздохнул он.
– Надо было матери его звонить. Наверняка, Миха там. Куда бы я на его месте подался? К матери, конечно.
– Ты соображаешь, о чем говоришь?
– недовольно поинтересовалась я. Подошла к окну и начала переставлять на подоконнике горшки с геранью - теткино хозяйство.
– Что я ей скажу? Что выгнала ее сына из дома?
Не смотрела на Олега. Не могла. Поскольку опять врала ему. Ну не могла я сказать ему правду.
Через месяц после Мишкиного ухода свекровь сама позвонила мне. И у нас состоялся очень неприятный разговор. Разговор, который погасил слабо тлеющую надежду, что все еще обойдется.
– Что у вас произошло?
– начала Елизавета Михайловна с ходу, едва поздоровавшись.
– Разошлись, - коротко пояснила я.
– У меня другие сведения. Ты его выгнала!
– обвинила она меня прокурорским тоном. Хамский тон взбесил меня больше всего. Я вовсе не обязана перед ней отчитываться и давать какие-либо объяснения.
– Это наше с ним дело.
– Я мать, милочка, и не могу смотреть, как сын, пусть даже непутевый, изводится.
Это она-то мать?! За все восемь лет нашей с Мишкой супружеской жизни она практически ни разу не удосужилась приехать к нам, поинтересоваться, как живет ее сын. Когда три года назад у Рыжего прямо на операционном столе умер больной, и Рыжий очутился на грани колоссального срыва, не считая угрозы следствия, она отделалась несколькими фразами по телефону. А теперь она, видите ли, не может смотреть... Значит, он у нее. Другого места для себя не нашел.
– Он сам виноват, Елизавета Михайловна.
–
– С вашей точки зрения это нормально, а, по-моему, нет.
– Милая моя! У них в роду все мужчины такие. Даже дед. А отец его что, лучше? Гораздо хуже. Я-то терплю.
Еще бы тебе не терпеть. Ты же ни за что не откажешься от персональной машины для прогулок по магазинам. Это всем известно.
– Вы можете терпеть, сколько влезет. Лично я не собираюсь!
– Ты злая, испорченная девчонка, - вспылила она.
– Ты загубила ему жизнь, карьеру. Если бы он не женился на тебе, у него все было бы по-другому ...
– Это ваше мнение, - невежливо перебила я ее, не собираясь в очередной раз выслушивать оскорбления. Список ее ко мне претензий давно выучила наизусть. Все наиболее обидное неоднократно говорилось и раньше.
– Не только мое, - неожиданно успокоилась свекровь.
– Теперь и Миша так думает.
Почему-то я поверила ей. Сразу. Почему? Сама не знаю. Поверила. Ни на минуту не усомнилась. Холод заполз в сердце. Да так там и остался.
– Зачем же вы звоните мне тогда?
– Я считаю, вам надо обсудить детали вашего развода.
И тут нервы мои не выдержали. Я попросту сорвалась на крик.
– Ему надо, пусть он разводом и занимается. Я на это время тратить не буду.
– Он сам подъедет, - предложила она.
– Уговорить его?
Ах, его еще уговаривать надо? Он виноват, а я суетиться должна?
– Нечего ему тут делать. И, вообще, передайте вашему сыну, что меня для него нет. И не будет в течение ближайших пяти лет!
Вот уже четыре месяца после этого разговора я боялась заглядывать в почтовый ящик. Вдруг там лежит повестка в суд? Вообще-то, в суд я сама ходила. Узнавала процедуру развода. Хотела досконально узнать, чего можно ждать от Мишки. Для себя решила на процесс не приходить. Но повестки по неизвестной причине боялась. Многолетняя обязанность выуживать из почтового ящика газеты была перепоручена тете Нине. А тетка не поняла, в чем дело. Восприняла все, как должное. И слава богу.