Привет с того света

Суси Валерий

– О-о-о!
– простонал Филимонов.

– Честное слово, все нормально! С кем не бывает? Но вот расслаблялись Вы вчера, явно, в не цивилизованной обстановке. Это я говорю, как бывший криминалист. Слой грязи на обуви, почти неприметные бурые отпечатки на брюках указывют на то, что, скорей всего, Вы были где-то на стройке и неосторожно присаживались на кирпичи.

– Как называется станция, следующая сразу за вашей?
– спросил Филимонов, предчувствуя неожиданный ответ.

– Как и раньше - Т. А что случилось?

– Вчера я проморгал остановку и вышел на следующей. Но это была не Т. Это была неизвестная мне станция без названия. Там я и познакомился с этим самым Степан Степановичем, прелюбопытнейшим, кстати, субъектом,

именем которого Вас вчера и величал.

– Сергей Павлович, уверяю Вас, что за станцией Г. следует станция Т. и никакой другой между ними не имеется. Это совершенно точно!

– Но, как же? Где же тогда я вчера оказался?

– Увы! Ничем не могу Вам помочь! Кроме предположения, что Вы побывали на какой то стройке.

Филимонов уже сидел, прикрывшись одеялом и ощущал полную неспособность соображать.

– Ладно! Одевайтесь, приводите себя в порядок и будем завтракать.

Дмитрий Иванович приветливо взмахнул рукой и скрылся за дверью. "Что за чудеса?" Подробности вчерашнего вечера возникали с неумолимой отчетливостью. Филимонов припоминал не только детали разговора, но ясно "видел" выражение лица собеседника и "слышал" его интонации. "Это невозможно! Не может быть, чтоб все это родилось в моей голове. Эта станция? Она существует. И Степан Степанович существует!" Он схватил брюки и стал их рассматривать. "Да. Вот, еле заметный, бурый след. Действительно, похож на след от кирпичей, если на них посидеть. Значит, была скамейка, выкрашенная в красный цвет? Степан Степанович даже попробовал ее пальцем. Ему показалось, что она достаточно высохла, и тогда, он то же присел. Все сходится!"

Филимонов в задумчивости одевался.

– Сергей Павлович! Вы готовы? Мы Вас ждем.

– Да, да! Иду!
– он пригладил беспомощные остатки волос и, преодолевая смущение, вышел в гостиную.

За накрытым столом, помимо Дмитрия Ивановича, сидел подтянутый мужчина в очках. Несмотря на расслабляющую дачную обстановку, на нем был одет темно-синий отменный костюм, кремовая рубашка и дорогой галстук в тонкую полоску. Приятная блондинка (зеленая блузка) сидела рядышком.

– Ну, что ж, давайте, на всякий случай, повторим процедуру знакомства еще раз. Судя по недоуменному взгляду нашего друга, это будет не лишним. Сергей Павлович! Прочь сомнения! Здесь все свои!

По-русски Марта говорила свободно.

– А, говорят, русский - трудный язык!
– удивился Филимонов, - Как Вам удалось овладеть языком в таком совершенстве?

– Очень просто. Я родилась в Саратове. Русский - мой родной язык. С немецким дело обстоит гораздо хуже, - рассмеялась она.

– Извините, за мой вчерашний вид.

– Ничего, ничего! Не беспокойтесь!
– искренне поспешил вставить Константин Андреевич, - это бывает, это по-русски, а потому нам близко и понятно.

– Ну, и как там, в Германии живется?
– обрадовался Сергей Павлович возможности сменить тему.

Муж и жена переглянулись, как бы решая и договариваясь о том, кому из них взять слово для ответа. Своеобразная форма взаимоотношений между близкими людьми, передача мыслей на расстоянии, этакий семафор или азбука морзе. В результате "контакта" Константин Андреевич перевел глаза (как переводят железнодорожную стрелку) на Филимонова и начал неспешно (не рассказывать), а размышлять, постепенно набирая ход и переходя к выводам. (Опять же, как железнодорожный состав, которому дали зеленый свет, и он осторожно тронулся, увеличивая скорость. Кроме того, мелькнула догадка: локомотив - он, Константин Андреевич, а Марта - прицепной вагон, который и отцепить не трудно...).

– Что такое эмиграция? Что лежит в основе эмиграции? Каковы побудительные мотивы человека, решившегося бросить все, что ему было родным и близким и кинуться в неизвестность? Что определяет такое поведение: решительность или отчаяние? А, может быть, решительная отчаянность? Я живу в Германии почти пять лет, но мое положение несколько

отличается от положения беженцев или репатриантов. Я там - ВРЕМЕННО! Кроме того, у меня нет проблем с языком и работой. Другими словами, ничто не мешает мне наслаждаться немецкой точностью, аккуратностью, сервисом и уровнем благополучия, который, конечно, не идет ни в какое сравнение с тем, что мы имеем здесь, в России. Что касается беженцев и репатриантов, - он выразительно глянул на жену, - то у них отношение к происходящему иное. Побудительным мотивом для эмиграции служит неустроенность на Родине. И в этом смысле, эмиграция - -всегда драма! От добра - добра не ищут! Это верно! Большинство переселенцев не в состоянии устроиться на работу. Высокий уровень безработицы, плохое знание языка, низкий уровень квалификации, возрастная "дискриминация". А жизнь на пособие очень скоро теряет ту привлекательность, которая, по наивности, существовала в некоторых головах, - он опять покосился на Марту, - Запад богат, но живет экономно. Впрочем, потому и богат. Безработный не голодает, но ведет себя в магазине очень осмотрительно. Его покупательная способность, в сравнении со среднестатистическим немцем, находится на крайне низком уровне. На том же уровне располагается его общественный статус. Бюрократическая система (бесконечные хождения по чиновникам в качестве просителя) превращает безработного в безропотное, переполненное страхом, существо. Он боится не так поступить, сделать что-то не вовремя, не понять, ошибиться, а в результате оказаться в "черном списке". Увеселительные заведения и развлечения ему не по карману. Свобода "свободного" мира стоит дорого. А если платить нечем, то свободой становится то, что остается за вычетом исполнения законов, правил, инструкций и распорядка проживания в доме. Свобода безработного - это крохотный островок, размером, как раз, со след ребенка.

– Позвольте, одну реплику по существу вопроса?
– поднял руку Дмитрий Иванович.

– Конечно, конечно, - резко ударил "по тормозам" Константин Андреевич.

– Я хотел только заметить, что если кто-то думает, что на необитаемом острове - неограниченная свобода, то он жестоко ошибается. Необитаемый остров - тюрьма, ограниченная размерами острова.

– Костя нарисовал довольно мрачную картину. Хотя во многом - правдивую. Но не все так безнадежно. И работу находят, и детей рожают, и развлекаются. Это то же есть, - воспользовалась паузой Марта.

– Но, дорогая, это такой мизерный процент, который не может отражать объективного положения. Или ты не согласна с тем, что представленный мною образ безработного типичен?

– Я не отрицаю того, что есть люди, которые, именно, так воспринимают эмиграцию. Но немало таких, кто относится к своему положению по другому, менее чувствительно и более рационально. Они исходят из принципа сравнения своего прежнего уровня благосостояния и того, которое получили в Германии.

– Но это же некорректное сравнение! Можно быть богачом по отношению к московскому "бомжу", и быть бедняком в сравнении с обычным немецким бюргером. Другое дело, "наш" человек непритязателен и довольствуется малым. Он, действительно, более или менее сносно переносит отсутствие денег. Но сколько сил ему приходиться тратить, чтоб ослабить натиск ностальгии? Для многих явилось откровением, что родной язык, оказывается, гораздо больше определяет национальную принадлежность, чем запись в паспорте.

– Зато наши дети будут полноправными немцами! И будут жить в нормальной стране!
– подвела черту Марта, не задерживаясь на "неудобных" вопросах.

– Вот и прекрасно, - поддержал ее Дмитрий Иванович. Он откупорил бутылку водки и водил ею над столом, как миноискателем.

– Костя! Ты на прежних позициях непогрешимого трезвенника?

– Увы! Дмитрий Иванович! По-прежнему.

– А Вы, Марта?

– Я - не против. Только чуть-чуть.

– Надо ли этот вопрос задавать Вам? Впрочем, я его уже задал, обернулся он к Филимонову.