Привратник 'Бездны'
Шрифт:
Кажется, только-только освободился от мягко чугунных семейных оков, и - нате вам: дорогой господин Типичнев, будьте так любезны, примерить наши фирменные браслетки "посвященного посточевидца"...
А что сие означает, и почему непременно во сне, и непременно же в присутствии усеченной бедовой головы, отмеченного свыше "индивидуалиста"...
А незадолго до примерки "иных" наручников - мерзостный унизительный этюд общения с тандемом профессионально "отмороженных" пришельцев...
Затем, короткое общение с неопознанным (лично мною!), в ножевых прободениях, остывающим трупом,
Затем, не менее поучительный моноразговор с неким Игорем Игоревичем, полномочным представителем некоего тайного карательного органа...
Затем...А затем провал! Провал...
Нет, черта с два! господа - так я вам и отдался!
Я искренне убежден - со мною что-то творилось после милого задушевного наказа предупредительного Игоря Игоревича... Со мною, что-то творили! Но почему же - позорный провал памяти?! И чьи-то странные, отдающие невообразимой древностью слова-внушения: " Мой сон запретил мне описывать то, что находится за стенами святилища; да и понятно, что непосвященному не подобает слушать о том, что ему запрещено видеть..."
– Дружище, Фараон, пойми и меня - я не желаю быть игрушкой в чьих-то нежных руках... Быть и г р у ш к о й - это, пойти, препаршивое ощущение. Бр-р! Быть и жить в собственной напрочь отъятой башке, - а, приятель! А вдруг вся эта мистификация - обыкновенный пустопорожний сон, - ведь на сердце же угарно забылся! Глупый, такой, преглупый с о н-д у р ь!!
Мой безропотный голодный слушатель при последнем сдвоенном истеричном эпитете, по-дружески игнорируя мои все еще сонно таращащиеся глаза, которые буравили его холодные янтарные прорези, поворотился ко мне своим главным нервическим органом - черно-бархатным хвостом, вздыбив его султаном, и исчез из поля моего зрения.
Голодный прирученный приятель плюнул на мои бессмысленные вопросительные восклицания и отправился в поход в окрестности своей пластиковой плошки, в надежде добыть одиночные, завалившиеся припыленные заморские сухари, - современная цивилизованная сбалансированная гранулированная кошачья жратва...
Дорогое, как бы удовольствие, зато чрезвычайно бесхлопотное для ленивых эгоистических хозяев.
– Фарик, душа моя, брось, не унижай себя крохами...Твой любимчик, сейчас уже... И даст свеженького, вонюченького жменю... В сущности, как мало нам, животным земным тварям, надобно: миску жратвы, и - на боковую... А все остальные причуды - так, по лукавой зависти и дурости. Вы, которые домашние и прочие звери - чище, благороднее, опрятнее. Вы, которые звери взаимно вежливы с природой, которая для вас д о м, в котором всегда есть п и щ а. А природа всегда божественна и права. Цунами, извержения, всемирные потопы, - все это для гигиены матушки родительницы Земли. А я вот взял, гад такой, и приручил твою нежную утробу к пошлым фальшивым заморским сухарям... Ладно, не обижайся, дружище Фараон, дам я тебе эту сбалансированную гадость.
Я сидел на кухне, с вялым аппетитом откушивал свой первый единоличный чай.
Меня не волновало, в каком количестве и качестве я употребляю бутерброды, - под видом завтрака или раннего полдника.
Настенные электронные часы, безмятежно тукая секундной стрелкой, показывали: без четверти шестнадцать - самое разгильдяйское времяпрепровождение для профессиональных лодырей, среди которых значится и моя по чеховски скромная фамилия -
Меня не отвлекало от тусклого чаепития и мое любимое одомашненное существо, с удовольствием (или с неудовольствием - в зависимости от своего настроения) отзывающееся на милое древнеегипетское прозвище-величание земного божества...
Мое черное личное божество, отменно пообедавши тремя видами сухостойного чужеземного питания, справивши малую и большую нужду, самодовольно дремало на подоконнике, изредка отзываясь разжмуренными веками на очередную спикировавшую асфальтово-чернушную ворону.
Чернявые колготистые заоконные приятельницы с вечно сорванными нахрапистыми глотками, с ехидным постоянным удовлетворением приветствовали моего любимца и проказника, душеутешника и двурушника, чревоугодника и...
А совсем недавно я ухватился за хвост любопытной (в сущности, немудреной, а возможно и напротив - умудренной) мысли: у меня исподволь накопилась зависть к бытию моего кастрированного дружка.
Я завидовал хладнокровию и брезгливости (с долей свирепого неприятия), которые он, подлец, не маскируясь и не конфузясь, порою демонстрировал, - ежели вдруг, морда к морде сталкивался с особой противоположного нежного племени.
Бывало, выйду на лестничную площадку к мусоропроводу, и оставлю предусмотрительную щель в дверях. А мой любознательный и чуть встревоженный брюнетистый дружок, возьми и протиснись в сквозящую брешь...
А на бетонных утоптанных ступенях в позе классической "незнакомки" приблудившаяся волоокая мадам Мура (всех малознакомых кошек я кличу именно так, шаблонно), с холодным увлажнившимся носом, с заострившимися ушами, с легкомысленным нечесаным хвостом и прочими муркиными приспособлениями для обольщения засидевшихся одомашненных отъевшихся пижонов...
Но я спокоен за гигиеничность и мужественную девственность моего личного самодержца, даже ежели на дворе вовсю бушует грязная мартовская капель.
Моего смоляного дружка дешевыми дамскими приемами-призывами (несмотря на всю их девичью прельстительность или матронную изощренность все равно, они всегда рутинно одинаковы) не проймешь.
И поэтому я спокойно вожусь с мусоропроводной пастью, загружая ее поднакопившейся малогабаритной дрянью, и, позволяю себе наблюдать давно знакомый мне этюд кратковременного обольщения черно-атласного индивидуя замазуристой клочковатой особой, имеющей тайное женское желание умыкнуть в ближайшую нанюханную щель, подвал - короче, бомжовский приют какого-нибудь нормально зазевавшегося недотепистого домашнего мурлыку-обалдуя.
С искренним живо-заинтересованным чувством живописать жизнь обыкновенного - с полноценным мужеским аппаратом - кота, мне как бы не с руки.
А, в сущности, физиологическое житие подобного домашнего животного всегда как бы под рукой, стоит лишь протянуть ее...
Именно, - существование моей собственной индивидуальной персоны мне чрезвычайно знакомо, и кажется порою, чересчур одномерным, пошлым, сиюминутным, удовлетворяющим какие-то совершенно мелкие желания-цели...
Впрочем, застряв на жизнеописании образа жизни моего верного домашнего сотоварища, я тщусь исповедаться именно о собственном, запутавшемся, - и в последние месяцы, со странной методичностью сводящего с ума...