Привычка убивать
Шрифт:
— Дальше. — Клава кивнула.
— По натуре он — эксгибиционист. Только не телесный, а душевный эксгибиционист, если можно так выразиться. Очень любит все делать напоказ. Слышали такую поговорку — «на миру и смерть красна»? Так вот он из этой поговорки. И сам начинает верить, когда это делает. Яркий пример — его появление в прокуратуре. Целый ведь спектакль устроил. И совершенно искренне, смею вас заверить. А эти его плеточки. Наверняка ведь при старушках себя бичует, не иначе. — Николай Николаевич ткнул пальцем в первый силуэт, с крестом в руке. — А помните, как он помахал рукой толпе? Такие люди и устраивают всяческие
— Но почему в таком случае только женщин? — удивилась Дежкина.
— Ну это очень просто. — Кленов вздохнул. — Первородный грех ведь женщина совершила, а следовательно, все зло от них. Ну и сексуальное влечение. Оно ведь у каждого человека остается, если он только не импотент. Но у Карева оно трансформировалось в жажду подчинения. Это и есть комплекс каннибала, смешанный с эдиповым. А полностью подчиняться может только человек мертвый. Отсюда и убийство.
— А почему тогда все женщины одинаково выглядели? — перебила его Клава, вертя в руках человечка с ножом. — Это как-то не вяжется с вашим рассказом.
— Да очень просто. — Кленов улыбнулся. — Может быть много причин. Его сестра могла выглядеть так, какая-нибудь девчонка со двора. В конце концов, такой могла быть первая его жертва, а остальных он выбирал подсознательно, ориентируясь на нее. Раз сероглазая блондинка в шубе, значит, тоже грешница.
— Что он сказал про листки из Библии? — спросила Клава, внимательно слушая.
— А вот тут ничего внятного. — Кленов пожал плечами. — Тут мне надо будет еще раз с ним поговорить. И вообще, у меня лично к нему еще много вопросов. Как-то не клеится то, что он не убил девчонку, а просто избил. Если он маньяк, то не может быть пьяницей. Пьяницы обычно становятся «сериалами» на другой почве. Опять же нож. Почему разные ножи? Почему сначала было тридцать пять дней, а теперь стало восемь? Почему, наконец, он пришел и признался? Он говорит, что не хотел газетной популярности, но это не стыкуется с комплексом власти. Популярность — наивысшая ее форма. Как это объяснить?
Клава молчала. Очень интересно — сначала Кленов нарисовал ей такой характер, что она перестала сомневаться, что это Карев. А потом он сам же этот рисунок и разорвал на мелкие кусочки. Как иллюзионист.
— Ну и как же это объяснить? — спросила она наконец.
Кленов не ответил. Взял со стола третий силуэт и протянул ей. Фигурка была со знаком вопроса…
ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТЫЙ
«Нет,
С этой мыслью Клавдия засыпала после неутомимых ласк Федора, с этой мыслью проснулась, потому что в спальню заглянул Витька.
— Тетя Куава, вставай, вставай, кровати заправляй!
— Иди сюда, мой маленький, — позвала Клавдия. — Ложись рядом, поговорим.
— Нельзя, — вдруг смутился мальчик.
— Почему?
Он опустил глаза и густо покраснел:
— Потому что ты женщина, а я мужчина. А у тебя вон муж спит.
Клавдия хохотала так, что Федор спросонья вскочил на ноги и испуганно огляделся.
— Вон видишь, какой он зуой, — исподлобья уставился на Федора Витька.
— Я — злой? — ничего еще не понимал Федор. — Я — добрый…
— Ага, добуый… Если ты такой добуенький, отдай мне тетю Куаву…
— Еще чего! — наконец понял суть разговора Федор. — У тебя Ленка есть.
— Да, — самодовольно ухмыльнулся мальчик. — Ленка — моя.
Когда завтракали, весело болтая о всяких разностях, Клавдия мельком взглянула на настенный календарь, и хорошее настроение ее слетело вмиг.
Завтра был еще один восьмой день.
«С самого утра додавлю этого Карева, чтоб никаких сомнений, — подумала она с какой-то неимоверной решимостью. — Просто душу из него вон!»
От этой мысли стало легче, и она про работу не вспоминала весь выходной.
Погода на улице была просто-таки летняя.
Федор предложил всем поехать кататься. Поначалу это было принято единогласно, но потом Макс куда-то позвонил и вдруг стал неумело отказываться.
— Маша? — тихонько спросила Клавдия.
Макс кивнул.
— Святое, — улыбнулась Клавдия. Девушка ей понравилась.
Потом Ленка тоже договорилась с подружками идти на какую-то школьную тусовку. Ее Клавдия отпустила уже не так охотно. В конце концов — поехали втроем.
За городом Федор дал Витьке подержаться за руль, и тот, вдруг проявив в лице какую-то мужскую жесткость, вцепился в баранку и поедал глазами дорогу.
Остановились под Москвой, возле огромного развала с чайниками. Почему их продавали в таком количестве именно здесь, на тридцатом километре, Клавдия так и не поняла.
Они перебрали, наверное, с пару десятков чайников, потому что те были дешевы и цветасты. Решили купить.
— А что это вы здесь торгуете? — поинтересовался Федор.
— Ага, в Москву попробуй сунься, — махнула рукой пышнотелая продавщица. — Там эти бандюги таким налогом обложат, что дешевле даром отдавать. И милиция с ними заодно.
Услышав про милицию, Клавдия было хотела вступить в спор, но Федор поспешно попытался перевести разговор на другую тему:
— А откуда чайники?
— Слышали, какой-то маньяк там ходит, всех женщин убивает? — не унималась продавщица. — Ага. Прямо жуть. Не. Здесь, в лесу, спокойнее.
Клавдия таки не сдержалась и стала с толстухой спорить. Кончилось это чуть ли не скандалом. Домой ехали в полном молчании.
— Да мы лучше импортный купим, — сказал Федор, чтобы нарушить молчание. — Знаешь, такой электрический…
«Нет, до завтра ждать невозможно, — подумала Клавдия. — Завтра будет поздно…»
— Федь, ты можешь ехать побыстрее?