Приятель фаворитки
Шрифт:
– Хотя король иногда имеет странные тайны, – подмигивая, говорил он, – и в его чаше бывает подчас странное вино, но что касается его любви…
Тут обыкновенно вступался пастор, подмигивая тоже, но немедленно переводя разговор на другую тему, не имевшую ничего общего с королем и его чувствами.
Итак, я увидел стройную фигуру, темные волосы и гордые глаза Барбары Кинтон, загоревшиеся гневом, когда их обладательница заметила то, что я меньше всего желал бы видеть в ее обществе. Это была другая девушка –
– Симон, кто эта особа? Она посмела сказать мне, что мое платье деревенского фасона и висит на мне, как на вешалке.
– Мисс Барбара, кто же смотрит на платье, когда его обладательница так хороша? – спросил я.
Тогда я был еще так молод, что не знал, как сердятся женщины, если хвалят их наружность в ущерб туалету.
– Вы глупы! – сказала Барбара. – Кто она такая?
– Говорят, она из Лондона, – ответил я, – живет она в сторожке садовника, но я не ожидал увидеть ее здесь, в парке.
– И не увидите больше, насколько это от меня зависит. Зачем вы смотрите на нее? – резко добавила Барбара.
Правда, я смотрел на незнакомку, а теперь взглянул еще пристальнее, после чего наивно спросил по простоте души:
– Она очень хорошенькая. Разве вы этого не находите?
– Хорошенькая? – повторила Барбара. – А что вы понимаете в красоте, скажите, пожалуйста?
– Все, чему научился в Кинтон-Маноре, – с поклоном ответил я.
– Это еще не доказывает ее красоты, – сердито отозвалась Барбара.
– Красота бывает разная, – заметил я, делая шаг в сторону незнакомки, которая стояла, по-прежнему улыбаясь и обрывая лепестки цветка.
– Вы с ней знакомы? – спросила Барбара.
– Этому горю можно помочь, – улыбнулся я.
Будучи самым преданным и усердным поклонником мисс Кинтон, я все-таки слишком любил все новенькое, а потому решил подойти к гостье садовника, несмотря на сердитый кивок головы отвернувшейся от меня Барбары.
– Ведь это – простая вежливость, – заявил я, – справиться о ее здоровье, когда она только что приехала из Лондона. Но если вы желаете погулять со мной…
– Ничего подобного. Я хочу быть одна, – перебила Барбара.
– Ваше желание – для меня закон, – раскланялся я, когда она, не глядя на меня, пошла к дому.
Почти раскаиваясь в своем упорстве, смотрел я ей вслед; о, если бы она хоть раз обернулась! Однако это к делу не относится.
Я победил свое раскаяние и подошел к незнакомке с изысканной вежливостью, желая ей доброго здоровья. Она улыбнулась, хотя я не понял, чему. Это была молоденькая девушка лет шестнадцати-семнадцати; она ничуть
– Мужчина! Ей-Богу, мужчина! Здесь, в этом-то месте!
Польщенный названием мужчины, я раскланялся еще раз.
– Или по крайней мере – будущий мужчина, – поправилась незнакомка, – если с Божьей помощью вырастет.
– Вы можете дожить до этого, еще не получив морщин, – ответил я, скрыв свою досаду.
– О, чудо! Он еще острит! Удивительно!
– В нашей стороне достаточно ума, а теперь не будет недостатка и в красоте, – сказал я.
– В самом деле? Кто учит у вас здесь говорить любезности?
– Такие учебники, как ваши глаза.
Несмотря на усмешку незнакомки, я был доволен своей фразой, вычитанной, правда, в каком-то романе. Она сделала мне низкий реверанс, задорно улыбаясь и играя глазами.
– Ну, сударь, – сказала она, – вы – конечно, Симон Дэл, о котором говорил мне садовник?
– К вашим услугам. Но садовник сыграл со мной плохую шутку: мне нечего дать взамен вашего имени.
– А у вас хорошенький букет! На него я променяю вам свое имя.
Этот букет я собрал для Барбары Кинтон и хотел поднести его ей, даже теперь еще, в знак примирения. Но она поступила со мной резко, а незнакомка так умильно смотрела на букет.
– Садовник – скряга относительно цветов, – вскользь сказала она.
– Сказать правду, я собирал этот букет для другой, – заикнулся было я.
– Тем лучше будет его аромат! – рассмеялась она. – Это придаст двойную цену цветам. – И она протянула к букету крошечную ручку.
– А этому учат в Лондоне? – спросил я, отстраняя цветы.
– Это годится и в деревне, везде, где есть кавалеры, чтобы собирать цветы, и дамы, чтобы их нюхать.
– Хорошо, букет ваш, но с одним условием.
– С каким? Сказать свое имя?
– Да, или позволить называть вас по своему вкусу.
– Ого, и вы назовете меня этим именем в разговоре с Барбарой Кинтон? Нет, я лучше скажу вам настоящее имя. Меня зовут Сидария.
– Сидария? Красивое имя!
– Как и всякое другое, – небрежно сказала она.
– А другого имени у вас нет?
– Зачем поэту два имени, чтобы написать сонет? Ведь вы для этого, конечно, хотели знать мое имя?
– Пусть так, Сидария.
– Пусть так, Симон. А теперь давайте букет.
Я вздохнул, но отдал букет; условие остается условием.
Девушка взяла букет и спрятала в него лицо, сияя лукавой улыбкой. Я стоял и любовался ею, несмотря на свою юность, я сказал правду, что красота бывает разная: она и Барбара были двумя разными типами красоты. Заметив мой любующийся взгляд, Сидария сделала мне милую гримаску, а Барбара часа два не говорила бы со мной из-за этого.