Приятные ночи
Шрифт:
Полисена, жившая в роскоши и предававшаяся чревоугодию, чувствуя себя здоровой и цветущей и больше не будучи в силах терпеть уколы любовных стрел, стала заглядываться на одного священника своего прихода и пылко в него влюбилась. А тот, будучи молод и не менее строен, чем красив, однажды приметил, что Полисена краешком глаза посматривает на него. Увидев, что она прелестной наружности, стройна и наделена всем, чтобы почитаться писаною красавицей, он и сам стал украдкой бросать на неё восхищённые взгляды. И их души настолько захватила и поглотила взаимная страсть, что прошло немного времени, и Полисена, никем не замеченная, впустила священника в дом, чтобы вкусить от него наслаждений. Так, таясь ото всех, они многие месяцы любили друг друга и успели несчётное число раз повторить и неистовые объятия и поцелуи, предоставив простаку мужу претерпевать опасности разъярённого моря. А Димитрио, пробыв некоторое время на Кипре и распродав свой товар с большой выгодой, возвратился в Венецию. Сойдя с корабля и явившись домой, он нашёл свою супругу безудержно
На его вопрос, из-за чего она так горестно плачет, Полисена ответила: "Столько же из-за услышанных мною дурных вестей, сколько от непомерного счастья, ниспосланного мне вашим прибытием. Услышав от многих толки о том, что кипрские корабли утонули в море, я трепетала от страха, как бы и с вами не приключилось какого несчастья. И вот, увидав вас возвратившимся домой, благодарение богу, здравым и невредимым, я из-за переполнившей меня радости не смогла удержаться от слёз". Бедняжка Димитрио, воротившийся с Кипра в Венецию, чтобы возместить жене упущенное за время его длительного отсутствия, считал, что слёзы и слова Полисены вызваны горячей и незыблемо прочной любовью, какую она питает к нему. Но он, горемычный, и ведать не ведал, что себе самой она говорила: "Ах, зачем господь пощадил его, зачем не пожелал, чтобы его поглотили беспощадные волны! Ведь случись такое, я могла бы с более спокойной душой и лёгким сердцем предаваться наслаждениям и утехам с моим возлюбленным, который так меня любит". Не прошло и месяца, как Димитрио снова отправился в плавание.
От радости, что теперь ей предстоит ещё большая, Полисена поторопилась сообщить новость своему возлюбленному, который томился не меньше её и был наготове и в подходящий и назначенный ему час тайком отправился к ней. Но приход священника к Полисене всё же не удалось утаить от Мануссо, жившего по ту сторону улицы, напротив дома Димитрио, его кума, ибо Мануссо, любившему всем сердцем Димитрио, так как тот был человеком общительным и услужливым, кума внушала немалые подозрения, и с некоторых пор он стал усердно за нею следить. Увидев собственными глазами, что по условному знаку в условный час священнику отперли дверь, что он вошёл в дом, что вёл себя не столь сдержанно, как подобало бы, а забавлялся с кумой, Мануссо решил пока ни во что не вмешиваться, дабы доселе скрытая ото всех тайна не вышла наружу и не возникли сплетни, но дождаться возвращения Димитрио и предоставить ему самому, по здравом размышлении, разобраться в своих домашних делах. Когда пришло время отплыть на родину, Димитрио взошёл на корабль и с попутным ветром благополучно прибыл в Венецию.
Сойдя с корабля, он направился к своему дому; на его стук выглянула в окно служанка, и, узнав хозяина, опрометью сбежала вниз, чуть не плача от радости, и открыла ему. Услышав о прибытии мужа, Полисена тоже спустилась с лестницы и, устремившись к нему, заключила его в объятия и расцеловала с такой горячностью, как если бы была самой любящей женой на свете. Но из-за того, что море его истомило и вконец измотало, Димитрио, не прикоснувшись к ужину, улёгся в постель и погрузился в такой беспробудный сон, что проспал вплоть до наступления дня, так и не вкусив венчающих любовь наслаждений. Когда миновала тёмная ночь и возвратился светлый день, Димитрио, наконец, проснулся, и, поднявшись с постели без того, чтобы ублажить жену хотя бы одним поцелуем, подошёл к своему ларцу, и, вынув из него кое-какие вещицы немалой стоимости, возвратился к постели, и преподнёс их Полисене, но она, возможно думая о другом, вовсе не оценила или недостаточно оценила эти столь дорогие подарки. Димитрио как-то представился случай отправиться в Апулию { 33 } за оливковым маслом и прочим товаром. Рассказав об этом жене, он приготовился, как должно, к отплытию.
33
Апулия - область на юго-востоке Италии.
Лицемерная жена, притворившись, что разлука с ним безмерно её печалит, принялась ласкаться к нему и упрашивать пробыть с нею ещё несколько дней, хотя в душе сгорала от нетерпения, дожидаясь, когда же он, наконец, уберётся прочь и она с лёгким сердцем сможет броситься в объятия своего милого. Мануссо, не раз наблюдавшему, как священник ухаживал за его кумой и даже проделывал с нею такое, что негоже назвать своим именем, запала в голову мысль, что он нанесёт своему куму величайшее оскорбление, если не откроет ему, что проделывал, как он видел своими глазами, священник с его женой. Поэтому он решил во что бы то ни стало обо всём рассказать Димитрио. Пригласив его как-то к себе на обед, Мануссо, лишь только они сели за стол, обратился к Димитрио с такими словами: "Послушайте, куманёк, вы хорошо знаете, если не ошибаюсь, что я всегда искренно вас любил и буду любить, пока дух мой будет властвовать над моими костьми, и что нет ничего столь трудного, чего из любви к вам я бы не сделал. Если бы я не страшился вызвать ваше неудовольствие, то рассказал бы кое о чём, что скорее доставит вам огорчение, чем придётся по вкусу. Но я не смею об этом заговорить из боязни испортить ваше доброе настроение.
Впрочем, если вы сохраните, как я надеюсь, благоразумие и рассудительность, то сумеете сдержать ярость, которая никогда не оставляет человеку ни малейшей возможности постичь истину". Димитрио на это заметил: "Разве вам неизвестно,
– "Я никого не убил, - ответил Мануссо, - но я явственно видел, как другой убивал и честь вашу и ваше доброе имя".
– "Говорите яснее, - проговорил Димитрио, - оставьте эти тёмные речи, не ходите вокруг да около".
– "Хотите, чтобы я говорил с вами начистоту?
– спросил Мануссо.
– Ну что ж, но только выслушайте меня и отнеситесь спокойно ко всему, что бы я сейчас ни сказал. Полисена, которую вы так любите и обожаете, когда вы находитесь на чужбине, всякую ночь ложится в постель с одним священником и вдосталь развлекается и тешится с ним".
– "Но, как же это возможно?!
– воскликнул Димитрио.
– Ведь она нежно любит меня, и, когда я уезжаю отсюда, грудь её сотрясают рыдания, а воздух - вздохи, и если бы всё, о чём вы говорите, я увидел своими глазами, то и тогда я едва ли поверил бы этому".
– "Если вы покажете себя, как я рассчитываю, человеком разумным и рассудительным, - продолжал Мануссо, - и не вздумаете закрывать глаза, как имеют обыкновение поступать многие простофили, я устрою так, что все предстанет пред вами, как на ладони, и во всём вы убедитесь воочию".
– "Согласен исполнить всё, что прикажете, лишь бы вы дали мне увидеть обещанное". Тогда Мануссо сказал: "Поступите так, как я накажу, и вы сможете убедиться в правоте моих слов; но затаите всё в себе и пусть у вас будет весёлый вид и на лице написано благодушие, иначе мы испортим всю песню. А в день, когда вы захотите уехать, притворитесь, будто отправляетесь на корабль и скрытно приходите ко мне, ибо, без сомнения, я устрою так, что вы увидите все". И вот, когда настал день, в который Димитрио предстояло отплыть, он со всею горячностью приласкал жену, препоручил ей дом и, попрощавшись с нею, прикинулся, будто отправляется на корабль, тогда как на самом деле, таясь ото всех, пробрался к Мануссо. Судьбе было угодно, чтобы менее чем через два часа собрались тучи и разразился ливень, да такой, что казалось, будто собирается рухнуть небо, и всю эту ночь непрерывно лил дождь.
Священник, успевший узнать об отъезде Димитрио, дождавшись обычного часа, не страшась ни дождя, ни ветра, поспешил к своему дорогому сокровищу, и, по поданному им знаку, ему сразу же отперли дверь, а войдя в дом, он подарил своей милой жгучий и сладостный поцелуй. Увидев это и убедившись, что сообщённое кумом - сущая правда, Димитрио, стоявший притаившись у щелки, сначала остолбенел, а затем, уступив неподдельному горю, разразился слезами. Тогда кум сказал ему такие слова: "Ну, а теперь что вы думаете? Не видали ли вы такое, что никогда вам и в голову не приходило? Но успокойтесь и держите себя в руках, и если вы послушаетесь меня и исполните всё, что я скажу, то увидите кое-что и похлеще. Итак, подите и сбросьте с себя это платье; возьмите лохмотья убогого бедняка, и наденьте их, и измажьте грязью лицо и руки, и, изменив голос, подойдите к своему дому, и притворитесь, будто вы нищий, умоляющий приютить его на ночь. И служанка, может статься, видя, как разбушевалось ненастье, сжалится над вами и не откажет в приюте, и тогда вы легко сможете увидеть то, чего не хотели бы видеть". Поняв, как следует поступить, Димитрио снял своё платье и облачился в лохмотья одного нищего, который в ту пору зашёл к Мануссо, чтобы укрыться от непогоды.
Дождь лил по-прежнему как из ведра, когда Димитрио подошёл к своему дому и трижды постучал в дверь, причитая и громко вздыхая. Выглянувшая в окно служанка спросила: "Кто там стучится внизу?" И Димитрио жалобным голосом, запинаясь, ответил: "Я престарелый убогий нищий, почти утонувший, можно сказать, под дождём, молю о ночлеге на одну эту ночь". Служанка, сострадавшая бедному люду не меньше, чем её госпожа священнику, побежала к хозяйке и попросила её милостиво дозволить дать в доме приют убогому нищему, вымокшему под дождем так, что его хоть выжимай, пока он не обогреется и не обсохнет. "Он сможет натащить наверх воду, поворачивать вертел и следить за огнем, чтобы куры изжарились поскорее. А я тем временем поставлю на огонь кастрюлю, приготовлю тарелки и управлюсь с другими делами на кухне". Госпожа согласилась, и служанка, отперев дверь и впустив нищего, усадила его у огня, и, пока бедняга поворачивал вертел, священник и госпожа забавлялись у себя в комнате. Случилось так, что они оба, держась за руки, вошли в кухню и поздоровались с нищим и, увидав, до чего он забрызган грязью, стали над ним потешаться.
И госпожа, подойдя к нему, спросила, как его звать. Он ответил: "Зовут меня, мадонна, Грамотиведжо". Услышав такое имя, госпожа разразилась смехом, да так осклабилась, что впору было хоть зубы ей дёргать. И обняв священника, сказала ему: "О, душа моя, о, мой желанный, разреши я тебя поцелую". И тут же при нищем сжала его в объятиях и принялась целовать. Предоставляю судить вам самим, что чувствовал муж, видя, как его жену обнимает и целует священник. Наступил час ужина, и служанка, подав любовникам кушанья, возвратилась на кухню и, подойдя к старичку, сказала: "Ах, дяденька, а ведь моя госпожа замужем, и у неё такой славный муж, каких на земле больше не сыщешь, и он ни за что не допустит, чтобы у неё хоть в чём-нибудь был недостаток. Один бог ведает, где он, горемычный, теперь, в такое ненастье. А она, неблагодарная, о нём и вовсе не думает и ещё меньше о его чести и позволила любострастию ослепить себя до того, что только и делает, что милуется со своим дружком, закрыв двери для всех, кроме него.