Приют Грез
Шрифт:
Когда он вошел в ложу, звонки уже прозвучали. Томная музыка Пуччини сразу очаровала его, и чары исчезли, лишь когда на сцене появилась мадам Баттерфлай.
Горячая волна радости захлестнула Эрнста. При каждом звуке, каждой ноте он думал: «Моя Ланна - поет для меня!» А вот и она его заметила… Легкий кивок…
У Эрнста голова закружилась от счастья. Когда с балконов и галерки грянул гром аплодисментов, от гордого сознания власти над певицей его кровь забурлила, словно крепкое шипучее вино.
С презрительной улыбкой Эрнст смотрел на цветы и венки, завалившие авансцену.
Теперь Эрнст каждый вечер ходил в Оперу. Ланна ввела его в различные компании и салоны высшего света, и Винтера стали часто приглашать.
Так шло время - если не с Ланиой и не за работой, то в хождении по гостям.
Как-то холодным осенним вечером Эрнст провожал Ланну из театра. В тот раз давали «Богему», и он был еще под впечатлением этой оперы. Эрнст помог Ланне сесть в машину, и они поехали - тесно прижавшись друг к другу и не говоря ни слова. В тот вечер Ланна была очень нежна. Когда машина остановилась перед ее домом, она тихонько промолвила:
– Пойдем со мной.
Эрнст поднялся вместе с ней по лестнице.
– Я отпустила горничную на сегодняшнюю ночь, - прошептала Ланна, отпирая дверь, - ее матушка заболела.
В таинственной атмосфере полутемной лестницы его кровь вскипела, а сердце - бешено забилось. Когда Ланна наклонилась к замочной скважине, Эрнст в порыве внезапной страсти поцеловал ее в ушко. Ланна резко выпрямилась и бросила на него странно мерцающий взгляд.
– Ты что?
– прошептала она почти угрожающим тоном.
В будуаре Ланна зажгла затененный батиком торшер и скрылась в спальне, чтобы переодеться. Дверь она оставила приоткрытой и мило болтала с Эрнстом. Эта щель, сквозь которую падал рубиновый свет из спальни, притягивала Эрнста с магической силой. Кровь его кипела, все органы чувств захлестывало бушующее море. Но он сжал кулаки, сжал зубы и судорожно улыбнулся.
– А вот и я, Малыш. Надеюсь, ты извинишь, я оделась по-домашнему, так мне уютнее…
И опять оставила дверь спальни приоткрытой. Свет там продолжал гореть, и сквозь щель был виден край белоснежной постели, заваленной дамским бельем.
На Ланне теперь был просторный пурпурный халат, подчеркивавший изумительную бледность ее лица цвета слоновой кости. Черные кудри она убрала в пышный греческий узел на затылке, скрепленный узеньким блестящим ободком. Запахнув халат, Ланна медленно двинулась к Эрнсту, задумчиво улыбаясь.
Для Эрнста время и место давно исчезли - где-то далеко-далеко кипела шумная жизнь. Там одни мечты и обман, а действительность только здесь - эти мягкие подушки и пуфы, эта освещенная матовым светом комната и эта сказочная красавица перед ним с такой странной улыбкой. Такой странной…
– Малыш мой, - тихо, маняще.
– Ланна… Несравненная… Любовь моя…
– Малыш, - еще тише, словно звук арфы летней ночью.
– Милая моя… Чернокудрая…
– Малыш… Я люблю тебя… - скорее выдохнула, чем прошептала она, слегка склонившись к нему.
– О мой факел и блуждающий огонек! Светящийся прибой моей души, целиком принадлежащей тебе! Я лежу у твоих
Он зарылся лицом в мягкую пурпурную ткань.
Она тихонько запела:
– Любовь свободой мир чарует…
И продолжила вплоть до милых обезоруживающих слов:
– Так берегись любви моей…
Эрнст вскочил, прижал Ланну к себе и принялся целовать - глаза, щеки, лоб, яркие губы, мерцающую белизной шею, жемчужные плечи, - ее голова запрокинулась, и на губах заиграла обольстительная улыбка. Эрнст едва не задохнулся от счастья, глаза ослепила и опьянила светящаяся белизна ее плеч, Ланна протянула к нему свои прекрасные обнаженные руки, со сдавленным стоном обняла его и шепнула:
– Малыш, мой Малыш, душа моего сердца, любимый, золотой мой…
Узел на ее голове распался, и волосы потоком хлынули по его руке. Эрнст прижался к ним лицом и снова принялся целовать Ланну, пока она не пришла в экстаз. Приоткрыв рот и уже не сдерживая странного огня в жаждущих глазах, она тянулась к его губам и, смежив веки, упивалась поцелуями, все более страстными и жгучими, - пока со вздохом не выскользнула из его объятий и не опустилась на шкуру белого медведя, покрывавшую тахту.
Эрнст весь горел и пылал, его мысли путались, он казался себе одновременно и Богом и королем, бесконечность разбивалась о его тело, небеса разверзались, тысячи факелов освещали путь, миры умещались в ладонях, его взгляд обдал жаром лицо Ланны, словно раскаленная лава Везувия.
Пурпурный халат распахнулся, обнажив мягкие очертания грудей, прятавшихся в белой кипени душистого белья. Стройные ноги в шелковых чулках вынырнули из-под дивных волн кружев, нависавших над округлыми коленями.
Словно пеленой застлало взор Эрнста, и сквозь красную дымку он увидел ту странно-обольстительную улыбку, что всегда так манила его, - улыбку, сотканную из греха, печали и жажды любви. Смутно, как будто сквозь шум прибоя, он услышал:
– Иди ко мне!
В ушах Эрнста раздался оглушительный всепобеждающий гром, он, ликуя, бросился кЛанне и понес ее на руках к ожидающим их подушкам.
IX
Фриц опять стоял перед зеркалом - «Ну-ка, зеркальце, скажи…» Он стал чаще кашлять, да и ночной пот мучил его пуще прежнего. Тем не менее, несмотря на приближающуюся зиму, он решил поехать в Росток к родителям Трикс. Фриц написал им письмо и даже успел получить ответ. Старик Берген вежливо и сдержанно сообщал, что через несколько недель сам приедет в Оснабркж и сможет устроить все, что потребуется для Трикс. Но Фрица это не удовлетворило. Он не хотел, чтобы Трикс получила поддержку извне - в этом случае она вновь рисковала сбиться с правильного пути. Поэтому Фриц решил сам поехать в Росток и взять дело в свои руки. Туманным ноябрьским утром он уехал, еще раз сердечно пожелав Трикс держаться стойко и мужественно.