Приют Грез
Шрифт:
– Мне тебя не забыть, - тихо сказал Эрнст в пустоту комнаты.
– Все во мне принадлежало тебе, знаток человеческой души.
– Он даже застонал.
– Я промотал свою душу, Фриц, помоги мне обрести ее вновь! О как тяжела мысль, что гнетет меня днем и ночью: неужели эта утрата нужна была для того, чтобы я очнулся?
Так он сидел, роясь в старых письмах и книгах до глубокой ночи, вызвездившей небо над Окном Сказок.
– Фриц, ты - единственный, кто по-прежнему несет вместе со мной полноту и муку моей жизни.
И вдруг - крик:
– Элизабет! Миньона! Возлюбленная моей души, и тебя я утратил…
На следующий вечер друзья Фрица собрались в Приюте Грез. Погода была прохладная, моросил мелкий дождик. Капли стучали по оконному стеклу.
Все были необычайно молчаливы.
– Теперь здесь все изменилось, - сказала Паульхен.
– Как будто из комнаты ушла ее душа.
– Утеряна связь, - ответил ей Фрид.
– Каждый из нас сам по себе. А связывавшая нас нить порвана.
Эрнст прочитал вслух выдержки из последнего письма Фрица. Потом грустно сказал:
– Умер - значит, его нет. Мы никогда не увидимся с ним.
– Нет!
– твердо возразила Элизабет.
– Умер - не значит, что его нет! Неистощим и вечен кругооборот жизни. Память о нем и его душа живут в нас. Значит, он продолжает жить в нас. Только стал моложе. Вспомните его слова: «Все на свете ваши братья и сестры - дерево в степи, облако на закате, ветер в лесу». Значит, вы должны чувствовать себя в мире, как в своей семье. И вспомните, как он учил нас: от Я к Ты и далее - ко всей Вселенной. Путь от Я к Ты он давно прошел. И теперь перед ним последняя стадия кругооборота _ Вселенная. Но круг бесконечен. Поэтому после Вселенной он вернется к Я. Это значит, что он с нами везде. Когда я смотрю на звезды, я знаю: он там. А когда вижу облака, то чувствую его успокаивающее влияние. Он во всем, в том числе и во мне. А также в цветке, в камне, в буре и штиле. Луна ночью светит в мое окно - это Фриц. И солнце улыбается мне днем - тоже Фриц. В мире не бывает расставаний навсегда. Фриц перешел из физической близости в духовное Далеко. Это трудно вынести, но все же он есть! Он - в нас! И мы сохраним память о нем и его наследие в глубине души, а также сохраним верность друг другу в борьбе против жизненных бурь вне нас и против головокружительных потрясений внутри.
Эрнст слушал и не верил своим ушам. В сердце его робко просачивалась надежда. Полно, да Элизабет ли это?
– Кем ты… стала?
– выдавил он.
А Элизабет продолжала:
– Прибыла урна с прахом нашего любимого Учителя. Пусть она постоит три дня, окруженная розами в Приюте Грез, а потом мы похороним ее в саду, где цветут розы, гвоздики и маки, которые он так любил.
И Элизабет осторожно поставила урну между розами.
Эрнст сказал:
– Не может такой небольшой сосуд вместить в себя этого человека. Фриц, дорогой, где ты?
Держа урну в руке, он прислушался. И услышал тихий шелест: то пепел пересыпался внутри урны. Эрнст решил, что Фриц умер и воскрес. От этого открытия он совсем лишился сил и расплакался при всех - впервые со дня смерти Фрица. Слезы лились рекой, то были слезы облегчения.
Потом Эрнст поставил на стол последние бутылки красного вина и принес шесть бокалов.
– Шесть, - заметил он сквозь слезы, разливая вино по бокалам.
– Один -для портрета его любимой и один -для него самого…
Потом Эрнст взял автопортрет Фрица
– Таково время, - произнес он, грустно улыбнувшись.
– Красивый оригинал скончался, и любовь, тосковавшая по нему, умолкла. Новая любовь взывает к новому портрету. Вскоре умолкнет и эта тоска, и от нас самих ничего на этой земле не останется, кроме памяти в каком-то сердце, сильно любившем нас. Жизнь утекает сквозь пальцы. Когда твое самое дорогое сокровище у тебя в руках, ты этого не осознаешь - и понимаешь лишь тогда, когда оно ускользнет. Тогда настает время жалеть себя и жаловаться на судьбу. Давайте возьмем свою молодость в собственные руки и поднимем ее как можно выше к свету. Да, Элизабет права - его заветы живут в нас. И в память о нем мы должны не жаловаться, а жить так, как жил он. Давайте выпьем последний бокал в память о прекрасном портрете и - молча, но со слезами - еще один в память о нем и о нашей клятве.
Торжественно зазвенели сдвинутые бокалы.
Эрнст дрожащими руками зажег свечи перед автопортретом покойного. Пламя свечей, как всегда, колыхалось и
трепетало, и казалось, будто картина живая - карие глаза светились, а уста ласково улыбались.
Сумерки сгустились. Все было, как раньше, - только Его не было с ними. Несмотря на благие намерения, все вновь расплакались.
Весна, до которой так хотелось дожить Фрицу, наступила во всем своем великолепии. Зяблики запивались, жаворонки ликовали, деревья шумели кронами, ветер приносил весенние ароматы.
Близилось лето.
Эрнст ничего этого не слышал и не воспринимал. Он сидел в Приюте Грез и писал. Весны он вообще не заметил, а наступление ночи ощущал лишь из-за того, что не мог больше писать. Он трудился над большим произведением в память о Фрице. Когда нотное перо падало из пальцев и Эрнст устало откидывался на спинку кресла, перед его внутренним взором, словно заблудшее привидение, проходила вся его жизнь. Он растерял все, осталась лишь спокойная любовь к Элизабет. Теперь он уже не понимал, как мог хотя бы минуту думать о Ланне. Элизабет он уже давно не видел.
Наконец Эрнст вчерне закончил свой труд. В тот день, когда он отложил в сторону перо, пришло письмо от Бонна, директора Музыкального театра, в котором тот предлагал Эрнсту место капельмейстера в Мюнхене на весьма благоприятных условиях. Эрнст отложил письмо в сторону. После только что законченного труда ему показалось тесно в четырех стенах. Он вышел из дома и только тут заметил, что на дворе лето.
Эрнст направился к городскому валу, бродил там среди деревьев и удивлялся, как свободно и легко вновь бьется его сердце после многих недель напряженного труда.
И вдруг увидел Элизабет. Он поспешил ей навстречу и сказал почти в своей прежней манере:
– Пойдем, Элизабет, я закончил одну прекрасную вещь, пошли скорее!
Она в изумлении уставилась на него. Прежний Эрнст вновь проступал наружу, хотя был тише и немного сдержаннее, чем раньше.
– Пойдем в Приют Грез!
По дороге Эрнст рассказал о своем произведении.
– Это не реквием, Элизабет. Скорее это можно было бы назвать музыкальной пьесой для сцены.
Они поднялись по лестнице в мастерскую. Эрнст торопливо вынул из ящика нотные листы и поставил их на пюпитр рояля.