Приют охотника
Шрифт:
– Эй, грядет заваруха! – объявил рядовой Конененавистник. – Каждый раз, как нагрянет Гомер, жди неприятностей!
Это правда: в дни, полные тяжелого ожидания, из которых по большей части и состоит любая война, я ухожу в места, где творится что-то поинтереснее. История творится не только армиями. Обыкновенно я полагаюсь на богов, не дающих мне опоздать к началу событий, вот и теперь пришел вовремя. Так что по-своему Конь был прав.
При всем при том, сказал я ему, неприятности грозили ему и без моего участия. За последние полгода его трижды продвигали в звании до сержанта, не так ли? И каждый раз понижали обратно?
– Четырежды, – признал он, ухмыляясь беззубым ртом. Дважды
Да, день тогда выдался хоть куда, согласились остальные. Вот бы еще таких. Взять хотя бы тех пленных, привязанных собственными кишками к деревьям, – что еще нужно человеку? Да нет, много чего еще можно придумать. Они начали вспоминать, что они сделали со следующей группой пленных, и со следующей, и что будут делать с ними в дальнейшем… Я сидел и собирал истории.
Меньше года назад Верн поднял знамя восстания, пообещав восстановить демократию и свергнуть кровавого тирана. Он начал войну с отборными отрядами из беженцев, альгазанийцев по рождению и подготовке, – одним словом, с профессиональной армией. Местные жители были тогда почти что дикими зверями, доведенными до этого состояния жестоким правлением. Зато они умели ненавидеть. Мужчины, юноши, даже женщины с детьми тысячами стекались, чтобы присоединиться к восстанию. Война подарила им смысл жизни и возможность отомстить. Они поглотили элитные отряды, слившись в едином могучем восстании, исполненные решимости утопить тирана в собственной крови или погибнуть.
Людей крепче этих мне еще не доводилось видеть, а за свою жизнь я повидал немало разного. Они ненавидели своих врагов, не жалея ради мести собственных жизней. Они преследовали всадников по руслам полузамерзших рек – я сам видел это не раз. Если дюжина повстанцев должна была погибнуть для того, чтобы убить одного врага, на это вызывалось две дюжины добровольцев. Все время, пока перевалы оставались закрытыми, Вандок не мог рассчитывать на подкрепления; его войско стремительно таяло, страдая от нехватки людей, и провианта, и стрел. Все шло к тому, что скоро он останется один. К тому же преимущество в войне на истощение было на стороне пехоты.
Бросать пешее войско против кавалерии считается делом безнадежным, ибо ни та, ни другая сторона не могут нанести решающий удар. Пехота может удержать укрепленный пункт, но не территорию. Всадники могут перерезать пути снабжения неприятеля, но не могут причинить ему ущерб достаточный, чтобы вытеснить его из укрытия. Ни одна сторона не может победить. Разумеется, в конце концов одна из сторон сдается, но только тогда, когда воевать уже не за что.
В этом случае у варваров имелось одно, но значительное преимущество: их женщины и дети находились в полной безопасности за горами. С другой стороны, они встретились с единственной известной мне армией, которая боролась с кавалерией, ложась перед ней на землю. Ни один конь не пойдет по живому ковру. Кроме того, варвары попадали в силки, проваливались в ямы на колья или напарывались на острые колючки, которые повстанцы кораблями привозили из Альгазана. В начале войны у Верна имелось несколько небольших кавалерийских отрядов, но каждую трофейную лошадь ставили в строй. Что делалось с пленными, я уже сказал.
Я видел множество свирепых войн, но ни одной страшнее Зимней Войны.
Посидев у костра час или около того, я начал терзаться нетерпением. Я встал и пошел в лагерь. Огни едва просвечивали сквозь пелену падающего снега. Судя по запахам, я проходил мимо быков, лошадей и мулов, походной кухни и выгребных ям. В конце концов я нашел шатер военачальников. Незамеченным проскользнул я мимо часового и чуть не наткнулся на человека, стоявшего на коленях
– Гомер! – поспешно напомнил я ему.
Он перевел дух.
– Ха! Вот теперь я понимаю, что у нас сложности. Ты ведь всегда оказываешься в решающие моменты, разве не так? – Он громко засмеялся.
– А что за решающий момент сейчас?
В Дуссе почти невозможно было теперь узнать того юнца, которого я повстречал прошлым летом. Его борода здорово отросла, он возмужал, и его глаза были глазами убийцы. Он кутался в шерстяные одеяла и походил больше всего на двуногого бычка, занесенного снегом. Армия за глаза звала его «Генерал Голова», а его брата – «Генерал Отвага». Это были справедливые прозвища, но за этот год Голова стал храбрее, да и Отвага много чему научился.
– Военный Совет. Пошли со мной, Меняла Историй. – Он взял меня за руку и почти потащил по протоптанной в снегу узкой тропинке.
– В чем проблема?
– Какая проблема? Война закончилась. Вандок отступил через Кладбищенский перевал.
– Значит, вы заперли его там? И можете выкурить оттуда голодом?
Дусс усмехнулся и пропустил перед собой в большой шатер. Внутри не было ни стола, ни печки. Только тусклая лампа висела на столбе, а вместо пола была мешанина из снега, грязи и травы. Несколько разноцветных тюков заменяли стулья. На одном сидел Берн, рядом с ним – двое альгазанийских советников. Никто даже не поднял головы, когда мы вошли.
Верн единственный во всей армии ежедневно брился и почти никогда не снимал шапки. Если бы не эти предосторожности, он был бы настолько похож на врага, что какой-нибудь фанатик наверняка убил бы его. Поначалу я и сам недооценивал верзилу с обветренным лицом и неспешной речью. Как и вся армия, я считал, что думает в семье один Дусс. Теперь я знал, что и Верн мастер неплохо рассуждать, только по-своему, неспешно и обстоятельно. Обыкновенно он приходил к верному решению. В бою же, где нужна стремительность, он мог и не думать – с мечом в руке он перемещался как солнечный блик по воде.
Все новые люди заходили в шатер, стряхивая снег с одежды, вытирая мокрые глаза и бороды. По стенам метались тени.
Армии тоже необходимы свои боги. Солдаты возят с собой священные реликвии, поют гимны, совершают жертвоприношения, советуются с авгурами. Один раз я видел, как бог сам, лично вел войско в бой, но это была моя первая встреча с богом в те времена, когда богов было почти столько же, сколько смертных. Какое они оказывают влияние на саму битву, я не могу знать. Боюсь, что очень небольшое. Домашние божества должны чувствовать себя в бою не в своей тарелке, к тому же они не могут не понимать, что навлекут на себя гнев Хола, если их старания приведут к серьезным последствиям. Тем не менее они дают советы и обмениваются разведданными. Вандок не мог бы почистить зубы так, чтобы Верн не узнал об этом. Военный Совет был прерван как раз для того, чтобы каждый участник мог выйти и посовещаться со своим богом. Теперь пришло время принимать решение.
– Мы победили! – прошептал Дусс мне на ухо. В голосе его слышались истерические нотки. – Мы можем оставить здесь небольшой гарнизон и уйти! Уйти на юг, к теплым ваннам и чистым одеждам! Мягким постелям! К еде! О, боги моих предков! К женщинам! У Вандока нет сил для новой атаки. Он проиграл.
– Вы можете уморить его голодом? – спросил я снова. Я не стал добавлять: «Не уморив при этом голодом и себя?», но подумал это, и Дусс это понимал. Только сильный гарнизон сможет предотвратить попытку прорыва.