Приютки
Шрифт:
— Согласны! — с придушенным вздохом отвечали воспитанницы, бросая завистливые взгляды на избранных Нан счастливиц.
— Но надеюсь, вы не выедете из Сестры в море, m-lle Нан? — осторожно осведомилась Антонина Николаевна, дрожавшая за своих «больших девочек», как только может дрожать наседка за свой выводок цыплят.
Нан в ответ усмехнулась только.
— Полноте вам трусить, Антониночка, глядите, какое море нынче!..
С вышки террасы оно было видно как на ладони. Спокойный, тихий, голубовато-серый залив казался неподвижным,
Тихий, гладкий и невинный, он улыбался и манил на свое хрустальное лоно.
— Успокойтесь, не выедем в море! Если вам это так страшно! — смеясь, говорила Нан, пока три старшие воспитанницы надевали белые косынки, без которых Екатерина Ивановна не выпускала из дома своих питомиц.
— Как жаль, что там только четыре места! Я бы поехала вместе с вами! — произнесла Антонина Николаевна, тревожно поглядывая на приюток озабоченным взглядом.
— Кажется, вы не доверяете мне? — холодно проронила Нан.
— Ах, да нет же… Боже мой, совсем нет! — смущенно проговорила та. — Но только…
— Неужели и мне нельзя примоститься где-нибудь сбоку… — вздохнула Оня Лихарева, с мольбою взглядывая на молодую баронессу.
Но ее уже не слышали четыре девушки, выбежавшие за калитку приютской дачи.
У маленькой пристани, попросту мостков, сколоченных на скорую руку, ждала прехорошенькая лодка, белая, как лебедь, с голубым бортом, на котором золотыми буквами с причудливыми рисунками было выведено имя: Нан.
Жених с невестою обновили эту лодочку, похожую на большую голубовато-белую рыбу, накануне, и теперь Нан бесстрашно рассаживала в нее приюток.
— Дорушка, на весла. Я тоже, — возбужденно говорила молоденькая баронесса. — Дуняша, ты на руль. Не умеешь править? Вздор! Это очень просто. Тяни за веревку, направо и налево. Вот так. Налево — сюда. Да ты только меня слушайся, что я буду говорить, и дело в шляпе. Без команды не двигай рулем. Поняла?
В сущности, Дуня поняла только одно: что она за всю свою шестнадцатилетнюю жизнь не правила никогда рулем и что Нан далеко не права, усаживая ее за кормчего.
Но по своей кротости и нежеланию делать что-либо вопреки чужому желанию, она покорилась.
Дорушка гребла не хуже Нан. Напрактиковавшись за все предыдущие годы у господ на даче по части гребного спорта, Дорушка и за зиму не разучилась грести.
Однако узкая, похожая на большой ручей в этом месте река Сестра, обросшая деревьями и кустарниками на каждом шагу, не представляла особого удобства для прогулки. Весла поминутно достигали дна, зацеплялись за корни подводных растений и грозили сломаться ежеминутно. Нан сердилась.
— Какое уж тут катанье в этой луже! — процедила она сквозь зубы, бросая весла.
— Уж, конечно! — поддакнула ей Любочка, жеманно сидевшая без дела на низкой скамеечке судна и каждую минуту улыбавшаяся своему кокетливому виду, отраженному как в зеркале водой.
— Мы выедем в море! — решительно заявила
— Но… — заикнулась было Дорушка. — Антонина Нико…
Она не кончила своей фразы и прикусила язык.
— Ах! — вырвалось из груди трех девушек. Лодка сильно качнулась, наскочив на камень или большой сук, прикрытый водою, и… встала.
— Мы на мели! Хорошенькое катанье, нечего сказать! — сделала гримаску Нан и, тут же довольно ловко и быстро, выручив из беды легко изящное суденышко, решительно заявила:
— Право, выедем в море… При такой тихой, чудесной погоде бояться его сущая чепуха!
— Разумеется! — поддакнула Любочка.
Дуня и Дорушка только переглянулись молча.
— Как вам угодно, — покорно отозвалась последняя, вспомнив вовремя, что перед нею сидит дочь ее высшего начальства, которой неудобно противоречить.
— Итак, в путь!
Две пары весел, дружно прорезав тихую гладь речонки, взвились в воздухе, рассыпав целый каскад алмазных брызг, и снова погрузились в воду. Еще и еще… Весла мерно опускались и поднимались, разбрасывая брызги. Солнце окрасило их, эти брызги, рубиновыми, сапфировыми и опаловыми огнями, и белая, опоясанная голубым поясом борта «Нан» птицей метнулась по направлению залива.
Вот и он, тихий и прекрасный, играющий всеми цветами радуги в лучах полдневного светила! Его хрустально-неподвижная гладь точно застыла в вечной, серо-голубой улыбке.
Как хорошо оно, море! Как замкнутая в своем заколдованном дворце сказочная принцесса, лежит оно среди зеленых хвойных лесов финского и русского побережий. Залив, названный морем, красивый, таинственно величественный и такой царственно-гордый в солнечном сиянии!
Затаив дыхание, смотрела на всю его красоту Дуня… Здесь, на широком, вольном просторе, править рулем не было уже необходимости, и, предоставленная самой себе, плавно и быстро скользила все вперед и вперед белая лодка… Медленно убегал берег позади; под мерными взмахами весел Нан и Дорушки изящное судно птицей неслось по голубовато-серой глади залива. А впереди, с боков, вокруг лодки сверкала хрустальная, невозмутимо-тихая, водная глубина.
Дальше, дальше уходил берег… Необъятная ширь кругом и золотой поток лучезарного солнца там, наверху, под голубым куполом неба, точно яркая безмолвная сказка голубых высот.
Задумались девушки… Забылась Дуня, глядя на светлые, сказочно-прекрасные краски неба и моря… Снова вспомнилась деревня… Такая же беспредельность нив, пашен… Зеленые леса и то же, все то же голубое небо со струившимся с него золотым потоком солнечных бликов и лучей.
Задумалась Дорушка… В умной головке роились планы… Расширить магазин… Устроить получше мастерскую… Устроить матери спокойную, хорошую старость… Пускай хоть под конец жизни отдохнет в своем собственном гнездышке бедняжка. Сколько пережила она горя и неурядиц на «местах»! И все ради нее, своей Дорушки!