Признания шпиона
Шрифт:
Обязанности резидент исполнял Станислав Андреевич Андросов, чиновник КГБ, назначенный на этот пост в Вашингтон в 1982 году — главным образом благодаря своим дружеским связям с Владимиром Александровичем Крючковым. В то время Крючков являлся начальником основного соперника ЦРУ — Первого главного управления, другими словами, внешней разведки КГБ. К 1985 году он провёл у кормила власти уже 11 лег и за время своего пребывания в должности прославился тем, что политизировал управление.
Крючков вынудил уйти в отставку несколько заслуженных ветеранов — офицеров КГБ, например, генерала Бориса Соломатина, подменив их преданными ему партийными функционерами. Андросова считали лакеем Крючкова, и многие находившиеся под его началом офицеры смотрели на него с презрением, отчасти и из-за нелепого инцидента, случившегося вскоре после того, как он стал резидентом. В 1983 году Андросов решил установить
Услышав это предупреждение, Андросов презрительно хмыкнул, но Черкашин решил отстоять свою точку зрения. Это не отняло у него много времени. Все нужные ему доказательства он отыскал в материалах самого КГБ. «Нам были известны радиочастоты, которые ФБР использовало для поддержания связи со своими агентами, когда те вели за нами слежку, — спустя несколько лет объяснял, давая мне в Москве интервью, Черкашин, — и, слушая их переговоры по радио, мы всегда знали, за кем есть "хвост", а за кем нет. У нас об этом было самое полное представление». Очевидно, что вплоть до мая 1982 года ФБР не знало точно, кто именно из сотрудников посольства является офицером КГБ или ГРУ.
Когда в какой-либо из дней ФБР устанавливало слежку за десятью советскими сотрудниками, только шесть из них оказывались офицерами КГБ или ГРУ. Однако в мае 1982 года процент верного попадания у ФБР резко увеличился. «Если посольство покидало десять человек, то ФБР уже следило лишь за шестью — теми, кто имел отношение к КГБ», — вспоминал Черкашин. Что хуже всего, нередко сотрудники ФБР объявлялись в условленном месте даже раньше офицера КГБ! «Я немедленно задал себе вопрос: "С чего это ФБР стало таким догадливым, вычисляя наших людей?" Что случилось в мае 1982 года?» Черкашину ответ казался очевидным.
«В посольстве завёлся американский шпион, — сказал Черкашин Андросову. — Кто-то сообщает ФБР, чем заняты наши люди, и все из-за твоей чёртовой карты».
Андросов по-прежнему отказывался верить начальнику контрразведки, поэтому однажды утром Черкашин объявил, что к булавкам на карте будет добавлена ещё одна. Ею должен быть обозначен некий «чистый», или особо законспирированный, офицер, работавший в посольстве под прикрытием. Никто, кроме посла, Андросова и Черкашина, не знал, кто именно из сотрудников является этим офицером. Черкашин оповестил всех, что сам лично каждый день будет отмечать на карте его местонахождение, чтобы другие офицеры невзначай не привели агентов ФБР туда, где он работал. В течение следующей недели Черкашин усердно перемещал булавку «офицера» по карте. Разумеется, на самом деле никакого «чистого» офицера не было и в помине. Черкашин просто решил провести проверку. Через три дня после начала эксперимента КГБ по радио была перехвачена беседа между группой наблюдения ФБР и базовой станцией. Группа ФБР ожидала «чистого» офицера на том самом месте, которое Черкашин отметил булавкой. Ее направили туда с заданием сделать фотографию нового для них сотрудника.
Теперь у Черкашина имелись все козыри, чтобы убедить Андросова в том, что его идея с картой была ошибкой. Казалось также очевидным, что ЦРУ внедрило на четвёртый этаж своего «крота». Но кого? Черкашин составил перечень всех офицеров КГБ, работавших в посольстве в мае 1982 года, и сопоставил его со своим собственным текущим списком. Одно имя явно выделялось. «По причинам, в которые не стоит вдаваться, я сразу же заподозрил, что Валерий Мартынов — шпион ФБР».
Черкашин оказался прав. Несмотря на то что ФБР и ЦРУ так и не назвали точную дату, когда был завербован Мартынов, обе службы признали, что он начал с ними сотрудничать в начале 1982 года. Черкашин изучил личное дело Мартынова и выяснил, что 38-летний офицер КГБ и его жена Наталья вместе с двумя маленькими детьми прибыли в Вашингтон 4 ноября 1980 г., в тот день, когда Рональд Рейган был избран президентом. Мартынов выступал в роли атташе по вопросам культуры, но его настоящая работа заключалась в хищении научно-технической информации. В конце 1982 года Мартынов добыл чертежи нескольких
К апрелю 1984 года Черкашин решил, что у него накопилось достаточно косвенных улик для ареста Мартынова. Он представил своё обвинительное заключение на суд начальства. «моя работа произвела на Андросова большое впечатление, — вспоминал Черкашин, — но он хотел подождать до мая. Именно тогда из Москвы должен был приехать с формальной проверкой один из заместителей Крючкова, человек, которому он очень доверял. Андросов сказал, что вывести Мартынова на чистую воду во время проверки — это великолепный шанс для моей карьеры, да и для его тоже».
Когда заместитель приехал, Черкашин поначалу чувствовал себя окрыленным. «Я думал, он оценит сделанные мной разоблачения, но вместо этого он принялся на меня орать: "вы что, не знаете, что сейчас творится в Москве? Да если наружу просочится хоть слово о том, что в Вашингтонской резидентуре работает американский шпион, карьере Крючкова тут же настанет конец, он будет опозорен, и вся служба попадёт в крайне тяжёлое положение!"».
Двумя месяцами раньше умер генеральный секретарь компартии Советского Союза и бывший руководитель КГБ Юрий Владимирович Андропов, и Крючков, пользовавшийся его благосклонностью, остался без могущественного покровителя. Генеральным секретарём избрали давнего соперника Андропова — Константина Черненко, и Крючков был очень обеспокоен тем, что ему придётся оставить пост шефа внешней разведки. Черненко мог от него избавиться под любым предлогом. «Заместитель Крючкова велел нам перевести Мартынова на работу, где тот был бы лишён допуска к засекреченной информации, а в конечном итоге — отравить в Москву, чтобы там с ним разобрались по-тихому, — рассказывал Черкашин. — Я был в такой ярости из-за всех этих политических игр, что взял спецрапорт, подготовленный мной по поводу Мартынова, и пропустил его через машинку для уничтожения бумаг. Я сказал себе: "К черту поимку этого парня. Никому до него нет дела"».
Одиннадцать месяцев спустя Эймс смело явился в советское посольство и вызвался стать шпионом. Поскольку в то время шефом контрразведки был Черкашин, он оказался в самой гуще событий, происшедших со дня появления Эймса. Интервью, которое дал мне Черкашин, было первым случаем, когда он согласился побеседовать с автором книги об Эймсе, и, к моему огромному удивлению, его воспоминания о тех ключевых для всего случившегося впоследствии днях в начале 1985 года разительным образом отличаются от версии, которой неизменно придерживался Эймс. Черкашин подтвердил, что первый контакт КГБ с Эймсом имел место 16 апреля 1985 г., когда тот вручил охраннику в вестибюле конверт, адресованный Андросову. Но при этом Черкашин настаивал, что Эймс не назвал в послании своего настоящего имени и не прикладывал к нему страничку из телефонного справочника отдела ЦРУ по Советскому Союзу и странам восточной Европы, где оно было бы подчёркнуто маркером.
— Он назвался Риком Уэллсом и сообщил лишь, что работает в ЦРУ, — вспоминал Черкашин.
— А как вы узнали, что Эймс действительно был сотрудником ЦРУ и решил стать предателем? — поинтересовался я.
— В письме он предоставил нам важную информацию, назвав имена двух или трёх шпионов ЦРУ.
— Кто были эти Люди?
В этот момент я ожидал, что Черкашин лишь подтвердит то, что неоднократно повторял Эймс, а именно что люди, упомянутые в письме, были двойными агентами.
— В своём самом первом послании г-н Уэллс (Эймс) сообщил нам имена двух предателей в нашей резидентуре — Валерия Мартынова и Сергея Моторина. Он назвал также ещё несколько важных и сенсационных имён западных шпионов, проникших внутрь нашей службы.
Ответ Черкашина озадачил меня. Я подумал, что он, наверное, что-то путает.
— Вы уверены, что имена Мартынова и Моторина встречаются уже в первом письме Эймса, написанном им тогда, в апреле 1985 года? — спросил я.
— Разве такое можно забыть? — ответил Черкашин. — Хотя бы потому, что я и сам уже подозревал Мартынова. Да, я уверен. Рик Уэллс (Эймс) предоставил нам имена Мартынова и Моторина, и этот поступок сам по себе убедил нас в том, что он — старший офицер ЦРУ. Мы знали, что имена тех, кто шпионил в нашем посольстве, могли быть известны очень немногим должностным лицам в ЦРУ.