Признаю себя виновным...
Шрифт:
Он ведь рад избавиться от Зайнаб. Так зачем же теперь следить за ней? Есть ли у него сколько-нибудь осмысленные планы? Ненависть — плохой советчик. Ревность — еще худший. Мухтар хотел скандала, страстно желал опорочить семью директора школы. Внести в нее разлад, добиться общественного осуждения и мужа и жены. Мог ли он поверить в то, что Сурайе, приняв с внешним спокойствием его сообщение, действительно не приревновала? Нет, он думал иначе. Думал, что скандал неминуем. Вот и ждать бы завтрашнего дня. А он зачем-то спрятался за дерево. Больше того, увидев, что Анвар и Зайнаб появились на
Приезд Абдулло его спас. Только теперь Мухтар, понемногу приходя в себя, сообразил, что уличный скандал прежде всего пошел бы во вред ему самому.
Абдулло еще не приступил к делам, расспрашивал о здоровье, рассказывал о Ташкенте — какая там погода, как идет сев, как живут их общие знакомые. Мухтар мог отделываться ничего не значащими фразами. Взгляд его помимо воли обращался к бутылке, которую Абдулло поставил между тахтой и столиком. Как бы ее оттуда незаметно достать, незаметно глотнуть, поддержать силы? Старый хитрый Абдулло ухмыльнулся. Он разгадал маневры Мухтара.
— Ладно уж, налей себе, а капельку можешь налить и мне…
Мухтар поторопился выполнить его просьбу.
— Что-то я замечаю, — продолжал Абдулло, — торговый народ теперь тоже стал слишком привержен к таким напиткам. Знаешь, Мухтар, я думаю это потому, что обычное торговое дело стало незаконным. Раньше писец управы, если бы он понемножку занимался куплей-продажей, — Абдулло щелкнул жирными пальцами, — такой чиновник заслужил бы только всеобщее уважение; о нем говорили бы, как о подающем надежды. Ну, а кто ты? Спекулянт! Преступник!..
Мухтар поморщился:
— Абдулло-ака, вы говорите слишком громко и обижаете меня. Я не пьяница и никогда не стану им, но ваши мысли верны. Сейчас, что ни шаг — только и смотри — зачислят в мошенники. Давайте займемся делами, ака. Я думаю, вы приехали не только за тем, чтобы приложить к сердцу своего родственника и справиться о его здоровье.
Абдулло расхохотался:
— Ты обнажаешь зубы даже при виде друзей. Это становится уже привычкой. Что ж, — такая жизнь!.. Ладно, дела, так дела.
Мухтар проверил заперта ли дверь, хорошо ли завешаны окна.
— Правильно, мой мальчик, правильно, — воскликнул Абдулло. Он схватил Мухтара за руку, притянул к себе, похлопал по плечу. — Ты настоящий человек. В тебя можно верить… — И вдруг горячо зашептал на ухо: — Нужен какой-нибудь дурак, понимаешь, такой, которого не жалко… Чтобы на него свалить, чтобы он оказался кое в чем виновным… Есть у тебя такой на примете, а, Мухтар?.. А не то мне и тебе придется плохо!
Мухтару стало не по себе. Начиналось то, чего он боялся: не косвенное участие в делах Абдулло, а групповое преступление… Но и увильнуть, наверное, не удастся.
— Ох, трудно, — сказал он с неопределенной интонацией. — А что? В чем дело? Мне нечего бояться!..
— Э… — Абдулло презрительно скривил губы, — я вижу ты хочешь быть умнее старших и чистеньким выйти из игры. Мы знаем о тебе кое-что достаточно серьезное, душа моя…
…Вот почему в тот вечер Анвар и Зайнаб спокойно прошли всю улицу и спокойно вошли в дом при
Глава 14.
К твоим ногам кладут, как верности залог,
Обет нарушенный, и клятву, и зарок.
Но даже пери не могла бы соблазнить
Того, кто сердце положил на твой порог.
Неужто муха безрассудно улетит,
Покинув сахара сверкающий кусок?
Муслихиддин Саади.
Выпроводив Мухтара, Сурайе заперла за ним дверь и, убедившись, что дети уснули, прошла в свою комнату. Горка тетрадей ждала ее. Надо проверить, поставить отметки. В те вечера, когда Анвар где-нибудь задерживался, Сурайе обычно радовалась возможности спокойно поработать. Мухаббат и Ганиджон спят. Тикают часы. В ожидании хозяина поет свою песенку чайник.
Одно дело сказать себе: «Будь спокойна, возьми себя в руки», а другое — действительно вычеркнуть из памяти такой разговор. Сурайе не могла сосредоточиться. Она листала тетради, отмечала в них ошибки, но всё это делала механически и вдруг поймала себя на том, что поставила четверку девочке, в письменной работе которой была очень серьезная ошибка.
С досадой отодвинув от себя тетради, она подумала: «Так нельзя, твои ученики тут не при чем. Мало ли какие беды могут свалиться на твою голову. Твое настроение не должно отражаться на работе, Сурайе! Вот так мы и портим характеры маленьких растущих людей»
Взглянула на обложку тетради — Мавджуда Насырова. Вспомнила хорошенькое капризное личико, своенравный ротик. Очень ей нравилась эта дочка заведующего магазином. Она считается любимицей Сурайе. Поставь она ей сейчас незаслуженную четверку — сколько было бы разговоров в классе! А больше всего — вреда самой девочке… Раздумывая таким образом, Сурайе понимала, что старается хоть как-нибудь отвлечься от того большого, что требовательно на нее давило. И еще этот запах! Назойливый, вызывающий чувство острой неприязни.
Что это? Господи, да ведь это же запах Мухтара, его духов. Опять Мухтар! Никуда от него не денешься… Забыть, забыть о нем, никогда не вспоминать. Мужу она ни за что не расскажет о его посещении. Не унизит себя до сцены, в которую неминуемо должен вылиться подобный разговор.
Но забыть не так-то просто. Запах преследует ее. Неужели он так устойчив? Сурайе отворила окошко, но и это не помогло. Тут она вспомнила, что, уходя с Мухаббат из детской, она оставила дверь открытой. Вышла в прихожую. Тут запах еще сильнее. Всё тот же назойливый аромат духов Мухтара… Но ведь это же и запах их гостьи! Мухтар и Зайнаб душатся, оказывается, одними и теми же духами.