Призрачный маяк
Шрифт:
— Грошер, — ответила она весело. — Мой муж — новый смотритель маяка.
Но старуху это не впечатлило. Она только фыркнула и с неприятным смешком добавила:
— Грошер? В этих местах его Грошером никто не называет…
— Вот как?
У Эмели появилось чувство, что не стоит дальше расспрашивать, но она не смогла справиться с любопытством:
— И как же его называют тогда?
Старуха сначала не ответила, а потом, понизив голос, произнесла:
— Здесь он зовется Гастхольмен.
— Гастхольмен? — Нервный смех Эмели унесли волны. — Какое
У старушки заблестели глаза.
— Потому что у нас говорят, что души умерших на нем никогда не покидают остров.
Она развернулась и ушла, оставив Эмели стоять посреди мешков и коробок. В одно мгновенье радость сменилась отчаянием, и в горле встал комок. Казалось, смерть наступит в любую секунду. Море было таким огромным, таким свирепым. Оно, казалось, всасывало ее в себя. Эмели не умела плавать, и если лодка перевернется на волнах, она сразу утонет, как бы Карл ни утверждал обратное. Вцепившись еще сильнее в перила, Эмели уставилась взглядом в пол, или в палубу, как ее называл муж.
— Там, впереди, — Грошер, — сообщил Карл.
Это означало, что надо поднять глаза, и Эмели, сделав глубокий вдох, оторвала взгляд от пола и посмотрела туда, куда он показывал. Первое, что ее поразило, — красота острова. Небольшой, он был весь залит солнцем. Серые скалы сверкали на солнце. Маленький домик был весь увит розами. Эмели поразилась, как им удавалось выжить в столь суровых условиях. С западной стороны острова скалы резко обрывались в море, но с восточной мягко спускались к воде. Внезапно волны успокоились. Эмели, уже влюбленная в Грошер, с нетерпением ждала, когда снова почувствует твердую почву под ногами. Она загнала слова старухи глубоко в подсознание. Такая красота просто не могла таить в себе что-то плохое.
Ночью она снова их слышала. Эти голоса, этот шепот из детства. Часы показывали три, когда она проснулась. Сначала Энни не поняла, что ее разбудило, а потом услышала. Они говорили внизу. Скрипнул стул. О чем могли мертвые разговаривать между собой? О том, что случилось перед тем, как они умерли, или о том, что происходит сейчас?
Энни ощущала их присутствие на острове, сколько себя помнила. Мама рассказывала, что она в детстве вдруг начинала махать рукой или смеяться так, словно видела то, что никто больше не видел. Голос, тень, чье-то присутствие в комнате. Но они не желали ей зла. Энни знала это тогда и знала сейчас. Долгими ночами она лежала в постели без сна, вслушиваясь в их голоса, пока не засыпала под их журчание. Наутро она помнила только это журчание, словно в далеком сне. Энни приготовила завтрак себе и Сэму, но сын отказывался есть свои любимые хлопья.
— Милый, ну пожалуйста, хотя бы одну ложечку! — умоляла она его, но все безуспешно. Со вздохом Энни отложила ложку в сторону. — Ты должен есть, понимаешь? — погладила она мальчика по щеке.
Он не произнес ни слова с тех пор, как они прибыли на остров. Но Энни загоняла тревогу в глубь подсознания. Надо дать ему время, не давить на ребенка, просто быть рядом,
— Знаешь что? Забьем на еду и пойдем искупаемся! — объявила она.
Не получив ответа, Энни просто взяла малыша на руки и вынесла на солнце. Нежно раздев ребенка, она отнесла его на руках в воду, словно младенца, а не пятилетнего карапуза, которым он был. Вода была прохладной, но ребенок не протестовал, позволяя ей окунать его в воду. Энни прижала его голову к своей груди. Отдых — лучшее лекарство. Они подождут здесь, пока шторм не утихнет, пока все не станет как прежде.
— Не ждала тебя раньше понедельника, — Анника сдвинула очки на кончик носа и окинула Патрика взглядом. Он стоял в дверях ее кабинета, который по совместительству являлся рецепцией.
— Эрика меня выставила. Сказала, что больше не в силах видеть мою унылую рожу дома, — он попытался изобразить улыбку, но после вчерашнего это было нелегко.
— И я могу ее понять, — отозвалась Анника, но в глазах ее была грусть: смерть ребенка никого не оставляет равнодушным. А с тех пор, как они с мужем Леннартом узнали, что скоро смогут забрать свою долгожданную приемную дочь, Анника стала чрезмерно чувствительной, особенно когда дело касалось детей.
— Все спокойно?
— Более-менее. Обычная рутина. Стрёмбергша звонила третий раз за неделю и утверждала, что зять хочет ее убить. И пара подростков попались на магазинных кражах в Хедемурсе.
— Жизнь бурлит, другими словами.
— Да, больше всего парней занимает приглашение попробовать новый спа-центр «Бадис».
— Звучит неплохо. Я готов собой пожертвовать.
— В любом случае здорово, что «Бадис» отремонтировали, — сказала Анника. — Он выглядел так, словно в любую секунду развалится.
— Согласен. Но сомневаюсь, что из этого выйдет какой-то толк. Реставрация обошлась в гигантские суммы, а вот захочет ли кто-то приехать сюда в спа — это еще вопрос.
— Если нет, то Эрлинг с ума сойдет. У меня есть подруга в коммуне. Она говорит, что Эрлинг вложил в этот проект большую часть своего бюджета.
— Легко верю. Они там все стоят на ушах — готовятся к открытию. Это ведь тоже не бесплатно.
— Все в участке приглашены. Так что не забудь приодеться.
— А где ребята? — сменил тему Патрик. Праздники и наряды его мало интересовали.
— На задании. Все, кроме Мелльберга. Он в своем кабинете, как обычно. Здесь ничто не меняется. Хотя он утверждает, что вынужден был выйти на работу так рано, потому что боялся, что участок без него развалится. Или, как я слышала от Паулы, им пришлось найти решение проблемы, иначе Лео пришлось бы начинать карьеру борца сумо. Думаю, последней каплей для Риты стала картина, которую она увидела по возвращении домой: Бертиль крошил в миксере гамбургер, чтобы накормить Лео. Она тут же отправилась домой и попросила работу на полставки еще на пару месяцев.