Призрак дома на холме

Джексон Ширли

— Я вот тут думаю…

— Ну? — Теодора слегка улыбнулась. — У тебя такой серьезный вид. Принимаешь какое-то грандиозное решение?

— Да, — сказала Элинор, уже без колебаний. — Насчет того, что делать дальше. После того, как мы уедем из Хилл-хауса.

— И?

— Я поеду с тобой, — сказала Элинор.

— Со мной?

— Да, с тобой, к тебе. Я… — Элинор криво усмехнулась, — поеду к тебе.

Теодора подняла брови.

— Зачем? — спросила она напрямик.

— У меня никогда не было близкого человека, — сказала Элинор, гадая,

где прежде слышала что-то очень похожее. — Я хочу быть с теми, кому я нужна.

— Я не подбираю на улице бродячих кошек, — весело ответила Теодора.

Элинор тоже рассмеялась.

— Значит, я что-то вроде бродячей кошки?

— Ну… — Теодора снова взялась за карандаш. — У тебя есть собственный дом. Ты будешь рада туда вернуться, даже если сейчас так не думаешь. Нелл, моя Нелли, мы все обрадуемся возвращению домой, когда придет время. Что ты написала про вчерашние звуки? Я никак не могу подобрать слова.

— Я поеду к тебе, — повторила Элинор. — Правда.

— Нелли, Нелли. — Теодора снова рассмеялась. — Послушай. Это просто лето, всего несколько недель отдыха в милом загородном пансионате. Дома у тебя своя жизнь, у меня — своя. Лето кончится, и мы к ней вернемся. Конечно, будем друг дружке писать, может быть, даже в гости съездим, но Хилл-хаус — это не навсегда.

— Я найду работу. Я не буду тебе мешать.

— Не понимаю. — Теодора с досадой отбросила карандаш. — Ты всегда напрашиваешься туда, где тебе не рады?

Элинор кротко улыбнулась.

— Мне нигде не рады, — сказала она.

3

— Тут все такое материнское, — сказал Люк. — Такое мягкое. Подушки, пуфики. Огромные диваны и кресла, которые, когда садишься, оказываются жесткими и норовят спихнуть.

— Тео? — тихонько позвала Элинор.

Теодора подняла на нее глаза и озадаченно тряхнула головой.

— И руки повсюду. Мягкие стеклянные ладошки, которые тебя манят…

— Тео? — повторила Элинор.

— Нет, — сказала Теодора. — Я тебя к себе не возьму. И не желаю больше об этом говорить.

— Возможно, — продолжал Люк, наблюдая за ними, — самое отвратительное здесь — это упор на округлости. Я призываю вас беспристрастно взглянуть на абажур из склеенных стекляшек, или на большие шары-светильники на лестнице, или на ребристую переливчатую конфетницу сбоку от Тео. В столовой есть ваза особо мутного желтого стекла на подставке в виде детских ручек и сахарное пасхальное яйцо с видением танцующих пастушков внутри. Пышногрудая дама подпирает головой лестничные перила, а в гостиной под стеклом…

— Нелл, оставь меня в покое. Давай прогуляемся к ручью или куда еще…

— …вышитое крестиком детское личико. Нелл, ну не смотри так обиженно, Тео всего лишь предложила прогуляться к ручью. Если хотите, я пойду с вами.

— На здоровье, — ответила Теодора.

— Отпугивать кроликов. Если хотите, я возьму палку. А не хотите, не пойду вовсе. Как скажешь, Тео.

Теодора рассмеялась.

— Может, Нелл захочет остаться здесь и

писать на стенах.

— Какая ты злая, Тео, — сказал Люк. — Недобрая.

— Лучше расскажи про танцующих пастушков в пасхальном яйце, — потребовала Теодора.

— Мир в сахарной скорлупе. Шесть крохотных пастушков танцуют, пастушка в розовом и голубом любуется ими, лежа на мшистом бережку; вокруг деревья, цветы, овечки, а старый козопас играет на свирели. Наверное, я хотел бы стать козопасом.

— Если бы не был тореадором.

— Если бы не был тореадором. А романы Нелл, как ты помнишь, обсуждают во всех артистических кафе.

— Козлоногий Пан, — сказала Теодора. — Тебе надо поселиться в дупле. Люк.

— Нелл, — сказал Люк. — Ты не слушаешь.

— Ты ее напугал, Люк.

— Потому что Хилл-хаус когда-нибудь станет моим, со всеми его несметными сокровищами и пуфиками? Я не буду добр к этому дому, Нелл. Как-нибудь в приступе дурного настроения я брошу об пол сахарное пасхальное яйцо, или разобью детские ладошки, или забегаю по лестнице с топотом и криком, круша тростью бисерные абажуры, лупя пышногрудую перильную даму по голове, или даже…

— Вот видишь? Ты ее напугал.

— Кажется, да, — сказал Люк. — Нелл, я просто болтаю чепуху.

— У него и трости-то наверняка нет, — добавила Теодора.

— Вообще-то есть. Нелл, я просто болтаю чепуху. Что с ней, Тео?

Теодора ответила ровным голосом:

— Она просила меня после Хилл-хауса взять ее к себе, а я отказалась.

Люк рассмеялся.

— Бедная глупенькая Нелл, — сказал он. — Все пути ведут к свиданью. Идемте к ручью.

— Дом-наседка, — сказал Люк, когда они спускались с террасы на лужайку, — домоматерь, домохозяйка, домовладычица. Я точно буду плохим домовладыкой, когда унаследую Хилл-хаус.

— Не понимаю, кому нужен Хилл-хаус, — заметила Теодора.

Люк, обернувшись, насмешливо взглянул на дом.

— Никогда не знаешь, чего захочешь, пока не увидишь своими глазами, — произнес он. — Не будь у меня шансов его унаследовать, я, наверное, испытывал бы совсем другие чувства. Чего люди друг от друга хотят, как-то спросила меня Нелл. Зачем они вообще нужны?

— Это я виновата, что мама умерла, — сказала Элинор. — Она стучала в стену и звала меня, звала, а я не проснулась. Я должна была принести ей лекарство, всегда раньше приносила. А в тот раз она меня будила и не добудилась.

— Пора уже и забыть, — сказала Теодора.

— Я все с тех пор пытаюсь вспомнить, просыпалась или нет. Может, я проснулась от стука, а потом снова заснула. Очень может быть, что и так.

— Если нам к ручью, — вставил Люк, — то надо поворачивать.

— Ты напрасно себя изводишь, Нелл. Наверняка ты просто выдумала, будто это твоя вина.

— Конечно, это все равно бы произошло, раньше или позже, — сказала Элинор. — Но в любом случае из-за меня.

— Если бы этого не произошло, ты бы не приехала в Хилл-хаус.