Призрак колобка

Уважаемый будущий пришелец! Не удивляйтесь сразу и не швыряйте в помойку эту запись. Я действительно знаю буквы и складываю их кое-как в называвшиеся ранее слова. Сами понимаете: давно уже электрочиталки декламируют заказанные тексты понравившимся в реестре голосом – доисторического торжественного левитяна, или левитана, не помню, видимо, какой-то редкой помеси льва с носорогом и гомункулом, или щебетом сытой, обожравшейся смокв райской птицы Феникс, а иногда с автоматическим переводом на гитарно-блатной или смешным захлебывающимся клекотом эскимоса или уйгура, тянущего за жабры говорящего тайменя – то есть на любом мертвом или мертворожденном

языке. Большинство же наших европеоидов уже освоило видалку-образялку, когда текст вообще нонсенс и не лезет назойливо и непривычно в уши, а прямо на экранчик все, что нужно, выпрыгивает в готовую мельтешащую картинку – это удобно для мозга. Например, захоти вы узнать про очередной еженедельный праздник, хоть вон завтрашний день «радостной встречи с нежданным», тут же в глаза вспыхивает все роскошество красок грядущего торжества – лучащиеся люди, гремящие тазами и луженными кастрюлями, веселые повстречалки ряженых поварешками и ситами, концерты народных распевок на оловянных ложках и официальные декламациибудущего достигнутого, а также перешептывания старинных бубнов, заговаривающих неопасную чепуху, и крупные планы нечаянных лобзаний и кратких объятий в 4, 5 и 6Д, кто что предпочтет в свете своего либиде.

Все эти носилки, накопилки и представлялки теперь повсюду, буквы – практически забытая глупость. Слова никто не пишет, или пишут, как говорят, какие-то машины с ошибками, сеялки фраз и молотилки букв, бульдозеры смыслов или тягачи связной речи. Машины это все сугубо секретные и стоят где-то в чистом секретном поле, посреди унавоженного умственными отходами погоста или полигона, не знаю.

Так что если вдруг, дорогой пришелец, какая чистая сила занесет вас на крыльях туризма, копытах эллинизма или судорогах археологизма в наши благословенные края и сподобит обнаружить мои беглые заметки – не дарите их сразу огню вашего пионерско-миссионерского костра, острому языку зажигалки или иному старинному обряду посвящения в пепел. Они вам, эти заметки, могут очень пригодиться, чтобы поперву освоиться в нашем в общем достойном мире. Для того они мной и настрочены.

К великому моему отчаяннию, отвычка к живому письму, толковому изложению нравов и нравоучений, совершенно раздрессированная способность составлять каденции ориентации и поведенческие рекомендации – все это замусорило мою инструкцию бытовухой, разными случайностями и происшествиями моей собственной, наполненной пустотами жизни. За это приношу к ногам пришельца, если, пардон, таковые ему положены по рангу и конституции, и складываю в стопку для будущего самосожжения всяческие извинения, сожаления, вздохи и охи. Ничего не попишешь, писарь событий, даже умственно неполноценный, все же, понимаете, тоже пока живой. И ему не сидится: умственный геморрой требует прогулки чувств.

Теперь о моем носителе, россинанте почерка и ките сокровенностей. Пишу я, как вы воочию убедились, симпатическими чернилами между строк старинного манускрипта, перевернув фолиант вверх ногами. Давайте поясню.

Книга, что безропотно принимает мои каракули, зовется, как легко убедиться по титулу – «Основания для усвоения порядка, распознания следов лжи и иные приключения Дона Аугусто, бастарда почтенного Принчипио, францисканца и лангобарда». Издана очень давно в исчислении прежнего времяпорядка. Мне померещилось, впрочем и тут обуревали сомнения, что труд с таким редко востребованным содержанием переживет карантин, ежемесячные упорядочения смыслов и избегнет обычной участи книг – быть заготовленными после соответствующей засолки и консервации в фундамент вечности.

Книга аккуратно оплетена в чуть ветшающую кожу, на которую отдал свою молодость или слишком неспокойный бык, либо безответно влюбленная телочка. Кожа очень теплая, а иногда просто жжет ладонь. Перевернул я книгу при записывании безумных эпизодов нашей и моей жизней вверх тормашками по ясной и прозрачной самому глухому пришельцу причине – для пущей секретности.

Ну попади мой труд в лапы какому докучливому дебилу или тупому из Группы здоровья нации, кто это станет вертеть фолиант и так с непонятными латинскими каракулями и картинками, возможно заразными. При нынешнем нашем культе стерильности, строгости к носителям инфлюэнцы и подагры представить любопытство дебилов мудрено.

Приволок я книгу в дом, в который уже раз нарушив предписания нашей известной на всю ойкуменну морали, высеченной несмываемой клинописью прямо поперек основного закона.

Если вы не слышали, то я в свое время закончил кафедру неслучайных процессов Фундаментального университета, последний неудачный выпуск, где моим наставником был старец Аким, нынешний ближайший сподвижник мыслей и персональный менеджер хворей. Теперь он зав. аптекой-провизорской на углу. Недолго я поработал в Группе продленного дня, где в составе соцветия олигафрендов и невротиков из Высшей школы добровольного сыска изучал последствия бодрствования людей края после 0 часов в свете нацбезопасности. И тут я впал в род сомнамбулизма. Оказалось, что большинство, осуществляя ежедневное обязательное прикладывание ладони к устройству «Дружок» – вон, кстати, этот дружок матово светится в углу на столе в моей комнатенке, – и проводя исповедь-рассказ о прошедших сутках – большинство до 0 часов почти не ошибаются и не путаются, излагая бодро и деловито стрясшееся с ними или поразившее их больное воображение. А вот после 0 начинается отчего-то чепуха. Люди изворачиваются в показаниях железному другу, ложно льстят руководству, Избирательным Сенаторам, глотают гласные и намеренно стараются шептать не своими голосами, голосами домашних животных, рыб, насекомых и вообще изображают эхо.

Приходится к ним направлять участковых-зомби с предписанием внеочередного врачебного осмотра, в тяжких случаях вызывать в присутствие Группы здоровья нации и прикладывать их ладонь к чуткому уху огромного, холодного и бесчувственного» Большого друга», распознавателя всего. Запахов, сетчатки глаз и мозга, текучести мочи и прочности совести, стойкости внутреннего уха и упертости рефлексов. А также внутренних желаний оформить поездку на дальний Западный Экспресс, всегда приветливо пустой и прохладный.

И тут я лажанулся. В этой Группе продленного дня, работой в которой совершенно не дорожил, сделался мной доклад. На мой взгляд происходили после 0 явные сбои в «Дружках» – это довольно простое, если не сказать примитивное устройство с терабитной скоростью и инстинктами домашней кошки. Оно явно отставало от растущей вместе со страной мыслительной активности аборигенов и плохо считывало реакцию сетчатки и импульсы пота с ладони. Я предложил направить «Дружков», хотя бы ограниченную партию, на доследование и усовершенствование в Группу Большеголовых шизиков, чтоб разобрали и почистили им эмоции, раз уж когда-то рекомендовали к повсеместной добровольной установке, а некоторым – и к усыновлению. Коллеги сочли этот доклад абсцессом хронического заболевания в форме покушения на мои собственные устои.

И я немедленно, получив на свою Персональную Уникальную Карту, или ПУК, три персональных клейма, вылетел из превилегированного класса кретинов и был обрушен в опасный класс Умственно неполноценных, или почти отпетых. Пришлось некоторое время сильно хворать, получая в аптеке-провизорской урезанный, укороченный «набор для хворающего» и не получая дамских встреч. Эти полгода обошлись мне недорого – астенический синдром, каверны в предпраздничных настроениях и постоянная тошнота от клеверного киселя. Но тут вдруг повезло.

Это всегда так, после затяжной полосы хмурых дождей, огненного грома еженедельных посещений контроллирующего зомби, после тумана за грязным окном и в правом, правом своей правизной полушарии, нашпигованном легкими на вид пилюлями, после тоски от невозможности приложить ладонь к теплому телу «Дружка» – вдруг весь кошмар обрушивается и колом встает радуга надежды в изумрудной чистоте перистых облаков веры. Карантин дает дуба, и ты получаешь сертификат на труд.

На новой работе мне очень хорошо. Это управление огромного Краеведческого музея – по упаковке и подготовке к консервации следов цивилизации, отдел уплотнения буквенных знаний. Попал я на эту восхитительную службу по дури. Поскольку при подготовке диплома-рассказа-изложения в Фундаментальном университете я факультативно разучил буквы и азбуку нескольких грамматик, то какой-то придурочный шкаф с железками, терминатор кадрового агентства, запутался в двух моих автобиографиях и вместо направления на сбор опавших и диких капустных листьев выписал меня в отдел уплотнения Музея.