Призрак Небесного Иерусалима
Шрифт:
– Наталья Сергеевна? – крикнула она в глубину квартиры. Но нет, ничего. Только тикают ходики на кухне и мерно прокручивается барабан стиральной машины в ванной.
Катя на секунду остановилась у зеркала в прихожей: ей нравилось на себя смотреть в этом зеркале. Будто она здесь – хозяйка. Так естественно. Мягкий золотистый свет абажура обладал тем же магическим эффектом, как в детстве. Она снова – принцесса, а не пастушка, расступитесь все. Легким шагом Катя прошла по квартире – как пометила каждую комнату. В гостиной на диване появился новый плед. Она подошла и провела по нему рукой – мягкий. Наверное, кашемир. В ванной на полочке стоял новый крем. Крем был явно Натальин, Машка всегда мазалась тем, что под руку попадется. Но крем Катя оставила
В Машиной комнате все застыло, как во времена их детства. Летнее солнце било в окно.
– Душновато, – сказала себе вслух Катя и открыла окно – проветрить. У Натальи в комнате и в гардеробной пробыла чуть дольше: отметила – туфли открытые, на среднем каблуке, шоколадного, вкусного цвета, костюм строгий, в тонкую полоску с безумной леопардовой подкладкой… Втянула носом воздух: Наталья опять сменила парфюм. Машина мать не придерживалась одного, а постоянно экспериментировала. Кате это нравилось. Она играла с Натальиными парфюмами в игру – «какой из них мне больше подходит» – и выходило, что, в принципе, все годились. Зашла на кухню и заглянула в холодильник. Холодильник был запретной зоной и портил всё удовольствие – с ним нельзя было поиграть в хозяйку – настоящая хозяйка могла заметить исчезновение половины головки голландского сыра (Катя обожала такой сыр, он стоил бешеных денег) или грозди винограда… Вряд ли, конечно. Но малая вероятность имелась, поэтому содержание огромного холодильника Катя пожирала исключительно глазами, как бедный провинциал – роскошные фламандские натюрморты в Эрмитаже.
Кате ужасно хотелось принять ванну, но она не рискнула: все-таки объяснить свое присутствие в ванной, полной пены и ароматических масел, не то же самое, чем если тебя застукают в душе, – на этот случай у Кати имелось всегда объяснение: ой, Наталья Сергеевна, попала в лужу, облили из окна, забрызгал проезжающий «Мерседес»… Позволила себе, так сказать, воспользоваться вашим гостеприимством. Катя знала – позволит. И даже напоит чаем постфактум, выспрашивая про Машиных поклонников. Вот про поклонников Наталье было особенно интересно – Машка-то ее рассказами про личную жизнь не баловала. По каким-то вторичным признакам (робкие неудачные попытки макияжа, перекошенное лицо Иннокентия) мать догадывалась, что у дочери кто-то появился, и она даже однажды отправила Катю на разведку («Ты уж не обессудь, но на тебя единственная надежда!»).
Катя с заданием справилась – узнала: «кто-то» учится с Машей на одном курсе, зовут Петей, мальчик положительный, сын богатых родителей, ездит на «Порше». Катя как «Порш» увидела, так аж затряслась вся, а Машка-дурында тогда сказала, что выпендрежу много, а из-за многочисленных джипов в спортивной машине на дороге ничего не видно. Да Катя на такой машине и с закрытыми глазами бы поездила! Что тот Петя в Машке нашел – не ясно. По Кате, так в подруге ничего не было. Густые волосы, разве что, заключала она после многочасовых размышлений, да глаза… Может быть. Однажды она даже сказала об этом самой Машке – не в плане, конечно, что «это только у тебя и есть», а типа как комплимент сделала. Маша тогда засмеялась и процитировала кого-то из французов, что, мол, у женщины замечают глаза и волосы, когда сама женщина не красавица. Катя тогда удивилась – казалось, Машку позабавил тот факт, что она – дурнушка. Еще Маша была умная, но для мужиков это скорее дефект. Ну и на что запал мальчик Петя? Получается, на звонкое и в профессии известное имя – Каравай. Погибший адвокат. Вот и все.
Господи, как после его гибели все вокруг Маши прыгали, в том числе ее собственная мать, – нашла, кого жалеть! Бедный ребенок, так рано потеряла отца, так трагично! Катя тогда первый раз себя выдала – не удержалась. Сказала своей матери: «А меня ты пожалеть не хочешь? Которую отец бросил, когда я у тебя еще в брюхе находилась? Вот где рано и трагично, разве нет?»
Мать правда ее пожалела – погладила по голове и сказала, что, мол, нельзя завидовать, нехорошо это. Но Катя не могла не завидовать.
В год, когда обеим девочкам исполнилось лет по тринадцать, матери предложили за их однокомнатную в центре большие деньги: можно было купить аж трешку в менее престижном районе. Мать была счастлива – покупатель квартиры все организовывал сам, даже переезд, и она была ему благодарна: сама мать не справилась и не решилась бы ни на что. Она с придыханием говорила Кате, что у них теперь будут не только отдельные комнаты (ведь еще пару лет – и ты станешь совсем барышней!), но и еще одна – так сказать, гостиная (и, возможно, Катенька, однажды она станет детской!).
– Не станет, – отрезала Катя. Она была уверена, что у нее будет состоятельный муж.
Отношение же Кати к переезду было однозначно положительным: с одной стороны – отдельная комната, немалый в подростковом возрасте фактор, кроме того, она наконец не будет видеть Машкину физиономию. Только по прошествии месяца Катя поняла, что умирает от тоски в их спальном районе. Жизнь без Маши стала скучной: будто вынули из нее некий перпетуум-мобиле, основное чувство, держащее эмоциональный градус в напряжении. Кроме того, Катя не была идиоткой и понимала, что так поговорить со своими нынешними дворовыми приятельницами, как с Машей, она не сможет – разговоры крутились вокруг парней, косметики и тряпок. Это были три темы, которые они с Машей ни разу не обсуждали…
В первое время она искренне получала удовольствие от рассматривания засаленного журнала «Вог». А потом заскучала, вспомнила, как приходили мальчики из физматшколы, в которой училась Маша, и говорили о не всегда понятном. Но эти мальчики были намного интереснее, чем те, о ком сплетничали с пеной у рта ее новые дворовые подружки. Именно за такого физматмальчика Катя хотела в будущем выйти замуж – при условии, конечно, что тот разбогатеет, а не станет научным сотрудником, вроде ее матери.
Поэтому Катя приняла решение с Машей отношения восстановить, снова задружить, несмотря на расстояние в десять станций метро, их разделяющее. Нутром, всей сущностью, завистью, выдержанной за последние десять лет как хорошее вино и указывающей ей, как компас, правильный путь, Катя знала: Маша летает в высоких сферах и Кате туда – тоже нужно.
Катя набрала после годового перерыва телефон, внутренне вся сжавшись: Маша была удивлена, но, слава богу, приятно удивлена. И пригласила в гости. И чуть Катя вышла из метро на Большой Полянке и вдохнула загазованный воздух, ей уже показалось, что она вернулась домой. А в Машиной квартире ощущение еще больше усилилось: она ничего не могла с собой поделать. Именно эта квартира ее грез, квартира, где она проводила половину своего времени в детстве, и была ее настоящим домом. Она села напротив Маши за стол на кухне, и слезы подступили к горлу.
– Ты чего? – обеспокоенно спросила Маша.
– Соскучилась по тебе, – ответила Катя и совсем не соврала. Собираясь сюда, она хотела впечатлить подругу детства и тщательно наложила макияж. Но теперь, глядя на чисто промытое Машино лицо, полное смущения (ведь она, Маша, по Кате вот так – до слез – не скучала), Катя поняла: она опять проиграла. Просто потому, что Маша играет совсем в другие игры.
Неприятная тишина установилась за столом. Маша и Катя пили быстро чай, чтобы сделать вид, что не поняли главного: общих тем для бесед у них не было.