Призрак Небесного Иерусалима
Шрифт:
– Да, – сказала Маша и улыбнулась. Но улыбка получилась вымученной.
Надежда кивнула и ушла – по коридору вдаль, а она несколько секунд постояла, провожая ее глазами, а потом опять набрала номер Иннокентия. И опять попала на автоответчик.
Выходя из палаты матери, она вдруг увидела знакомый силуэт у поста медсестры.
– Ирина Георгиевна? – Маша подошла, и женщина обернулась. Маша в который раз удивилась ее почти болезненной худобе.
– Машенька, – улыбнулась та и вдруг порывисто обняла ее: – Такое горе, Маша! Бедная твоя мама: похоронить Федора, а теперь еще и Юру! Как она?
– Спит, – сказала Маша. – Ей дают успокоительные, и…
– Конечно-конечно, – Ирина Георгиевна,
– Держусь. – Маша почувствовала вдруг, как слезы подступают к глазам.
– Ну-ну, ну-ну, – Ирина Георгиевна погладила ее по плечу. – Ник Ник очень тобой гордится, знаешь? Считает, что у тебя, как у Федора, – чутье. Дар, если хочешь… – Маша не выдержала: задыхаясь, она пыталась еще что-то сказать, объяснить свои внезапные слезы, но та только гладила ее по спине и шептала: – Ничего-ничего…
И было что-то абсурдное в том, что у нее получилось наконец выплакаться, но не на плече у матери и не на груди у Иннокентия или Андрея. А вот рядом с малознакомой ей, в общем-то, женой Ник Ника, которую она уже и не видела лет десять как. Наконец она вытерла глаза и высморкалась в протянутый ей кружевной платок.
– Вы меня извините, Ирина Георгиевна, я очень устала.
– Конечно-конечно, – повторила жена Ник Ника, спрятав платок в сумочку, и Маша вдруг увидела синяк у нее на руке. Ирина поспешно оправила платье. – Ну, Машенька, я пойду – навещу твою маму. Ты приходи к нам в гости, хорошо?
И она встала и пошла тяжелой, совсем не соответствующей худой ее фигуре походкой в глубь коридора – к маминой палате.
А Маша решила, как ей и посоветовали, «погулять», дождаться, пока мать проснется: чтобы увидеть, сказать ей что-нибудь малозначимое, поцеловать… А потом наконец поехать на Петровку, куда ее тянуло неодолимо, как наркомана за дозой.
Но планам ее не суждено было сбыться: уже на крыльце клиники она увидела направляющегося к ней быстрым шагом Андрея, и сердце замерло от плохого предчувствия. Такого плохого, что она остановилась, не желая сделать и шага к нему навстречу, а, напротив, мечтая, чтобы он шел к ней как можно медленнее: какие бы ни были новости, которые он намеревался сообщить, она знала – она будет счастливее в последние секунды перед тем, как он откроет рот.
– Поклонная гора? – переспросила она, когда он рассказал ей про последний труп.
– Да, – кивнул он. – Аналог Поклонной горы в Иерусалиме. Место, где традиционно останавливались пилигримы перед вхождением в Святой город, чтобы помолиться – поклониться, и…
– Я знаю, что такое Поклонная гора, – перебила его Маша. – Мытарство?
Это было уже перекличкой: пароль – отзыв. Место? Номер? Андрей ее понял.
– Девятнадцатое. Ересь. Отступничество от православного исповедания веры.
– Кто? – шепотом спросила Маша.
– Маша, – начал Андрей. – Мне очень жаль…
Но она уже не услышала имени, провалившись в гулкую пустоту забытья.
Забытья, где уже блуждала со вчерашнего дня ее мать.
Андрей
Андрей едва успел подхватить Машу: она лежала бледная, с закатившимися глазами.
– Эй! Кто-нибудь! – закричал Андрей в сторону клиники, а потом, не дожидаясь санитаров, взял ее на руки. Из приемной к нему уже спешили с носилками, он что-то путано говорил, что у больной тут лежит мать, тыкал своими корочками. Объяснял, что мать – подруга Надежды Витальевны – имя Натальиной подруги выскочило пинг-понговым мячиком из памяти, хотя Маша упоминула его вчера лишь однажды, когда описывала свой день. Слава богу, Надежда спустилась, охнув, мгновенно схватила Машину
Маша пришла в себя, застонала, он шел рядом с носилками, которые два дюжих молодца уже завозили в огромный лифт.
– Что со мной? – беззвучно спросила Маша, а Надежда ответила:
– Обморок. Естественно при твоем нервном напряжении. У мамы есть вторая койка в палате. Туда мы тебя и положим на денек – отлежаться.
Андрей сглотнул, сжал Машину руку и почувствовал легкое пожатие в ответ.
– Я приеду после обеда, – сказал он хриплым голосом и откашлялся. – Что тебе привезти?
– Ничего. – Маша закрыла глаза. – Ничего не надо.
– У Маши погиб лучший друг, – сказал он Надежде, когда они вышли из палаты.
– Господи! – Она прикрыла в ужасе рот рукой. – Значит, это не совпадение?
– Нет, – мотнул головой Андрей. – Это уже третье убийство рядом с ней. Думаю… думаю, ей сейчас очень тяжело. Она будет обвинять себя в смерти друга, и…
– Но ведь это полный бред! – возмутилась Надежда Витальевна.
Андрей улыбнулся жалкой улыбкой, кивнул и, коротко попрощавшись, вышел из клиники.
Его не отпускала мысль, простая, как три копейки. Она со вчерашнего вечера не давала ему покоя: Андрею нужен был день, чтобы все проверить. Или хотя бы полдня, в течение которого его просто оставят в покое. Он раздал задания всем членам следственной группы по Мытарю: кому поехать в войсковые части, где погибли солдаты, кому опрашивать свидетелей по кострищу в Парке Победы, кому копать в ближнем кругу губернаторши…
У него нашлось с сотню таких срочных, необходимых заданий, истинной целью которых было вывести всех членов следственной группы за границу видимости и слышимости, освободить себе время, выкинуть все вторичное из головы. Он даже – о святотатство! – сбросил звонок Анютина уже при входе в кабинет. Войдя, оглянулся по сторонам – и с удовлетворением отметил, что остался один. А затем запер дверь изнутри, выдернул штепсель из телефонной розетки, одним решительным жестом сбросил с рабочего стола все накопившиеся за месяцы на нем бумажки, визитки, папки. Выдохнул – и стал вынимать досье, принесенные еще вчера по делу Мытаря: от первого и до последнего, заведенного на тот кусок окровавленного мяса, что раньше был Машиным отчимом. Он тщательно проверял убитых: ему нужно было выявить нить, которая могла свести убитого с убийцей. Как первый из погибших попался маньяку на глаза? Если Иннокентий прав и дело не в конфликте юного болтуна с папашей-причетником? Если раскольники тут ни при чем? Господи, какие раскольники? Ведь Иннокентия сожли как еретика, значит, казнящий – из другого лагеря…
Может быть, он проходил военную службу? Или – был под следствием? Как-то он должен был попасться на глаза «профессионалам», своим, из органов, или воякам, потому что убийца был явно не любителем, а, совсем напротив, профи высокого класса. Доброслав Овечкин не служил в доблестных военных силах, но он привлекался за мелкое хулиганство – его тогда осудили условно. Дело слушалось тут, в Москве, в центральном суде. Дальше – Юлия Томилина, дававшая показание в суде на своего бывшего любовника; Солянко Александр – вовлеченный в дело своего прямого конкурента о подброшенных наркотиках, пьяница Колян, таких любой участковый держит на заметке… Андрей расстегнул ворот рубашки, открыл окно: а что, если он опять движется в ложном направлении? Что, если это не дорожка к убийце, а очередной тупик, а он здесь теряет время, ставшее таким ценным? Теряет, пока Маша лежит под успокоительными в клинике?