Призрак прекрасной дамы

Жукова Елена Альбертовна

– Положим, нет, не была.

– Значит, всё, что тут наплела Виталина – это чистое враньё?

– Как же вы легковерны, Матвей-не надо по отчеству! Образованный человек, а верить изволите Бог знает кому!

– А кому я, по-вашему, должен верить? Вам? – страх и напряжение последнего часа вырвались наружу протуберанцем ярости. – Я всю свою сознательную жизнь считал, что привидений не существует. Но тут нарисовались вы. И теперь я уже не знаю, чему верить, а чему нет!

Старуха с сочувствием посмотрела на Матвея много повидавшими глазами:

– Pauvre garcon 27 ! Вам сколько лет? Тридцать?

– Тридцать три.

– О, возраст Спасителя. Самая пора становиться взрослым, сударь. В моё время тридцатилетние мужчины

командовали полками. Корсиканец, хоть и был чудовищем, в тридцать стал Первым Консулом республики. А вы, monsieur, не можете справиться с одним собой.

Назимов вспылил. Аццкий абзац! Что они все заладили: мальчишка, пора взрослеть. Он давно уже считал себя полноценным мужиком: сам себя содержал, сам обслуживал, сам собой командовал и подчинялся тоже только себе. Какой ещё взрослости им не хватало?

27

Бедный мальчик!

– Я отлично справляюсь! – выкрикнул Матюха, и мячиком отскочившее от стен эхо дважды подтвердило его слова. – А если вы считаете меня недозрелым, то какого хрена прицепились ко мне?

– Не понимаю, сударь, причём здесь хрен, но я уже имела случай объяснить: мне нужна ваша помощь.

– Вы снова про ваш проклятый фамильный перстень? Хотите, чтобы я украл его для вас?

– Я хочу, чтобы вы вернули перстень законным владельцам – потомкам рода Тормазовых, – назидательным тоном повторила графиня уже предъявленное ранее требование. И словно точку поставила – ткнула пальцем в крышку пианино, и от этого с клавиатуры сорвалась звенящая решительностью нота.

– А если я не соглашусь, вы так и будете меня доставать?

– Доставать? Откуда?

– Доставать – значит приставать. Вы так и будете мне являться?

– Pardonnez-moi 28 , но у меня нет выбора. На кону стоит судьба рода.

Матвей устал препираться. Походу, её приставучее сиятельство так и будет прессовать его, пока не добьётся результата. Аццкий абзац! До приезда Татки и Денисова оставалось ещё пять дней. За это время графиня успеет затрахать вусмерть. Лучше было заключить тактическое перемирие: выслушать её детективную историю, и сделать вид, что на всё согласен. А через пять дней просто слинять в Москву. И прощайте, ваше сверкательство!

28

Извините меня.

– Окэ, рассказывайте, – Назимов плюхнулся на соседний стул и приготовился к длинному рассказу. – Что там случилось с вашей ювелиркой?

– Ну так-то лучше, милостивый государь! – графиня растянула в улыбке собранные на резинку губы. – Надеюсь, вы осведомлены про Французскую революцию? Libert'e, 'Egalit'e, Fraternit'e 29 .

Матюха смутился: что за экзамен по истории? Ну, слышал он ещё в школе про взятие Бастилии и про Парижскую коммуну. Хотя больше был знаком с продукцией одноимённой фабрики – как-то раз ему заказывали исследование российского обувного рынка. И ещё он помнил дату главного национального праздника Франции – четырнадцатое июля. В студенческие годы это был зачётный повод выпить.

29

Свобода, равенство, братство.

– Какая связь: украденный перстень и Французская революция?

– Именно во Франции началась история перстня, – старуха выдержала драматическую паузу. – Это было в самый разгар якобинского террора – в девяностые годы прошлого века.

Назимов смутно помнил «лихие девяностые» прошлого века – на них пришлось его детство. Тогда, говорят, «новых русских» отстреливали, как тарелочки на стенде. Но массового террора стопроцентов не было. И точно не было никаких якобинцев.

– Девяностые какого века? – переспросил он.

– Восемнадцатого. Тысяча семьсот девяносто третий год – самый кровавый во всей революционной смуте.

– Тогда это поза-поза-прошлый век, – подсчитал Матвей.

– Ах,

как бежит время! – сентиментально вздохнула старая графиня. И, помолчав несколько секунд, продолжила. – Так вот, девяносто третий – это год казни его величество короля Людовика шестнадцатого де Бурбона и его несчастной супруги Марии-Антуанетты. После этого полились целые реки крови. По ужасному закону «О подозрительных» эти les monstres 30 – якобинцы могли арестовать кого угодно. «Подозрительных» хватали целыми семьями – только за то, что их имущество приглянулось каким-нибудь корыстолюбивым голодранцам. А потом так называемый революционный трибунал тысячами оправлял этих ни в чем неповинных людей на гильотину. Вы знаете, сударь, что такое гильотина?

30

Чудовища.

– Примерно представляю.

– С помоста гильотины сыпались головы аристократов, а толпа насаживала их на пики и носила по улицам. Представляете, даже дети, enfant innocent 31 , играли, поднимая на палки отрезанные кошачьи головы.

– Какой кошмар, – искренне ужаснулся Назимов.

– Вот именно, сударь. Le cauchemar.

– И как со всем этим связан ваш перстень? – вернул погрузившуюся в воспоминания старуху к сути дела Матвей.

– О, это страшная и в то же время очень романтическая история. Владельцем перстня был виконт де Жуайёз. Но в девяносто третьем его, жену и четверых детей арестовали как подозрительных. Надежды спастись не было – всех их ожидала гильотина. Старшая дочь – Луиза де Жуайёз, ей тогда было всего семнадцать, – приглянулась коменданту тюрьмы. И он сделал ей непристойное предложение: купить жизнь ценой… virginit'e 32 . Ну, вы понимаете?

31

Невинные дети.

32

Девственность.

Матюха понимающе кивнул головой: даже не зная слова, нетрудно было догадаться, чего желал дорвавшийся до власти плебей от юной красавицы-аристократки.

– Так вот: Луиза решилась предпочесть смерть бесчестию. Но родители, спаси, Господи, их души, – старуха благочестиво осенила себя крестным знамением, – умоляли её согласиться, чтобы хотя бы один член семьи остался в живых.

То ли её сиятельство была хорошей рассказчицей, то ли действовала потусторонняя магия, но перед глазами Матвея кинофильмом замелькали живые картины. Он видел большой подвал, набитый людьми, как консервная банка – кильками. И даже ощущал ноздрями тяжёлый дух темницы – запах пота, страха и отчаяния. Серолицые заключенные кучками сидели и лежали на полу. Здесь, в темнице, аристократы походили на груды некогда ценного, но износившегося до негодности тряпья: дырявый бархат, изорванные кружева, грязные, съехавшие набок парики. Родные испуганно жались друг к другу: утешали и утешались, согревали и согревались в последней близости. Родители обнимали детей, мужья – жён. В углу исступлённо плакала женщина, в другом – кто-то монотонно рассказывал о своей подошедшей к финишу жизни.

Назимов, как живую, видел Луизу де Жуайёз – худенькую бледную девушку с огромными глазами, в которых навсегда отпечатался ужас увиденного. Испачканное золотистое платье болталось на исхудавшей фигурке одёжкой с чужого плеча. Луиза зябко куталась в грязный лоскут ткани, что ещё недавно был дорогой турецкой шалью.

– В ночь, когда Луиза пошла к своему мучителю, – продолжала графиня, – papa 33 передал ей единственное уцелевшее сокровище – перстень с рубином. Он хотел, чтобы дочь продала драгоценность и на вырученные деньги добралась до Петербурга. Здесь, при дворе государыни-императрицы, служил её кузен.

33

Отец.