Призрак Томаса Кемпе. Чтоб не распалось время

Лайвли Пенелопа

Снизу послышался голос матери:

— Джеймс! Тебе было предложено вымыть руки, а не принимать ванну. Мы тебя ждем.

Он поспешно снял с плеча полотенце, уместил его наверху полуоткрытой двери, чтобы оно свалилось на Эллен, и сбежал вниз, повторяя:

— Иду, мамочка. Извини, мамочка.

— Достаточно! — сказала миссис Харрисон. — Я уже стала чувствовать себя дамой из романа прошлого столетия. Еще немного такого поведения, и я надену на тебя рубашку с оборками и атласные панталоны до колен.

Эллен и подруга

захихикали. Об ногу Джеймса потерлось нечто похожее на жесткую щетку. Это Тим проявлял интерес к швейцарскому кексу. Джеймс взглянул на него с изумлением. Неужели он и летать научился?

— Кому еще кекса? — спросила миссис Харрисон. — Джулия? Эллен? Нет? Джеймс, ломтик кекса, а не весь, если не возражаешь. А что вы, девочки, собираетесь делать после чая?

Они переглянулись и опять захихикали.

— Мы скажем после, — сказала Эллен таинственным шепотом.

Джеймс придал своему лицу, как он надеялся, выражение глубокого, уничтожающего презрения. Сколько же глупостей водится за девчонками. Вот и это тоже: секретничают, точно и впрямь задумано что-то очень важное, а ума у них хватает разве только на какую-нибудь дурацкую затею на кухне.

Джеймс глубоко вздохнул и стал смотреть в окно с озабоченным видом человека, у которого действительно есть серьезные дела.

— А ты, Джеймс? Впрочем, тебе есть чем заняться. Грифельной доской.

— Мы знали, что это ты, — сказала Эллен. — И очень глупо.

Джеймс закрыл глаза, давая понять, что устал и смирился.

— Глупо. Наверное, потому и в школу опоздал.

Джеймс открыл один глаз и свирепо посмотрел на нее.

— Чтобы больше этого не было, Джеймс, — сказала миссис Харрисон.

— Да и написано с ошибками, — продолжала Эллен.

— Ладно, — сказал Джеймс, выведенный из терпения. — Спорю, что ты не знаешь, что такое астрология.

— А вот и знаю.

— Ну что?

— А вот и не скажу, — сказала Эллен.

Джеймс только фыркнул. Он взял из раковины тряпку, смочил ее под краном и вышел к калитке. Стирая с доски нежелательную надпись, он подумал, что сделавший ее неизвестный очень здорово нарисовал все эти «» и «i». Вышло похоже на надписи на могильных плитах и на мемориальных досках в церкви. Но надо все же выяснить, кто это. Прийти и без спросу такое написать, какая наглость! Начну с этого Саймона. Спорю, что он. Джеймс смутно помнил его: коротышка в круглых очках с очень толстыми стеклами.

Джеймс опять смочил тряпку, на этот раз в луже, и положил ее на седло велосипеда Эллен. Затем направился к дому Саймона, на другом конце улицы, ближе к Главной.

Найти Саймона оказалось нетрудно. Он лежал растянувшись на каменной стенке. Его очкастое лицо смотрело сверху на Джеймса, как смотрел бы добродушный совенок.

— Привет, — сказал он дружелюбно и совсем непохоже на человека, который только что сыграл такую шутку. Разве лишь он очень искусный актер.

Джеймс

растерялся. Некоторое время он с сомнением разглядывал Саймона, потом сказал, менее уверенно, чем собирался:

— Очень смешно. Ха-ха!

— Что? — спросил Саймон.

— Очень смешно. То, что ты написал на доске моей мамы. Очень остроумно.

— Погоди-ка, — сказал Саймон. Он снял очки, которые были облеплены грязью, и протер их о рукав рубашки. Чтобы лучше понять, ему надо было яснее видеть. Снова надев очки, он спросил: — На какой доске?

— Сам знаешь.

— Нет, не знаю.

— На той, что выставлена у нашей калитки.

— Да в чем дело? — спросил Саймон, слезая с ограды.

— Сейчас я уже стер. Карандаш у тебя есть?

Саймон порылся в кармане и достал этикетку от шоколада и слегка обгрызенный фломастер. Джеймс приложил этикетку к кирпичу и постарался вспомнить, что было написано на доске.

— Вот что!

Саймон внимательно вгляделся.

— Это не я, — сказал он. — Честно. Во-первых, я даже не знаю, что это значит. Разве только «колдовство». «Врачеванiе» — так в старину называли лечение. Ну, а «обретенiе» — это, кажется: что-то найти. Но все равно, — продолжал он с обезоруживающей прямотой, — я бы не знал, как они пишутся.

— А они написаны неправильно, — сказал Джеймс.

— В самом деле?

Джеймс разглядывал Саймона. Одним людям веришь, что бы они ни сказали, другим нет. Он чувствовал, что Саймон принадлежит к первым.

— Честно? — спросил Джеймс. — Можешь поклясться?

— Клянусь.

— Кто же, как ты думаешь? Кто-нибудь из ребят?

— Не знаю, — сказал нерешительно Саймон. — Может, и они. — Он явно терял интерес к этой теме. — А на ваши яблони я лазил. Когда вы еще не приехали. Никто не видел. Случалось и яблоко съесть. Самые лучшие на крайнем дереве.

— Знаю, — сказал Джеймс. — А хочешь покажу, какую я вырыл яму? Пошли!

Они вместе пошли по улице. У калитки Джеймс подозрительно взглянул на доску, но там все было в порядке. За калиткой сидел Тим; он глядел на окно комнаты Джеймса и злобно ворчал.

— Что ты там видишь, Тим? — спросил Джеймс.

— Он говорит, что там кто-то есть, кто ему не нравится.

— Там моя комната. Наверное, дуры-девчонки забрались. Эллен всюду сует свой нос. Вот я сейчас!.. Нет, не сейчас, а то мы не успеем с ямой.

Над ямой они приятно провели около часа и придумали, как обойти корень. Потом лазили на деревья и открыли новый путь для восхождения по северному склону самой большой из яблонь. Наконец они улеглись в высокой траве и съели столько яблок, сколько сумели, а огрызки бросали Тиму, который съедал их не потому, что находил вкусными, а потому, что эта собака научилась никогда не упускать случая, чтобы потом не жалеть.

— Мне пора, — сказал наконец Саймон.

— Пока. Бывай.

— Бывай.