Призрак
Шрифт:
— Это был очень сильный взрыв, — согласился Мэрфи.
Щелкнув авторучкой, он положил ее во внутренний карман пиджака.
— Мы нашли голову убийцы на крыше аэровокзала.
Через два дня я наблюдал за похоронами Лэнга по прямой трансляции Си-эн-эн. К тому времени мое зрение почти восстановилось. Прощальную церемонию устроили со вкусом: королева, премьер-министр, вице-президент США и половина лидеров Европы; гроб, укрытый английским флагом; почетный караул; одинокий волынщик и похоронный марш. Рут выглядела великолепно в трауре, я подумал, что черный — ее цвет. Мне хотелось отыскать в толпе Амелию, но я не увидел ее. Во время небольшого перерыва телеканал показал интервью с Ричардом Райкартом.
Достав из куртки мобильный телефон, подаренный мне Райкартом, я выбросил его в окно.
На следующий день, когда я выписывался из госпиталя, из Нью-Йорка примчался Рик. Он хотел попрощаться и отвезти меня в аэропорт.
— Какие новости ты хочешь услышать? — спросил он. — Хорошие или очень хорошие?
— Я не уверен, что твоя оценка хороших новостей похожа на мою.
— Только что звонил Сид Кролл. Рут Лэнг хочет, чтобы ты закончил мемуары. Мэддокс дает тебе еще один месяц на обработку рукописи.
— А какая очень хорошая новость?
— Ну, ты прямо остряк! Слушай, не задирай слишком нос. Сейчас эта книга действительно будет горячей. Голос Адама Лэнга из могилы. Если не хочешь работать над его мемуарами здесь, можешь закончить их в Лондоне. Кстати, парень, ты выглядишь ужасно.
— Голос из могилы? — язвительно повторил я. — Значит, ты сделал меня призраком призрака?
— Кончай! Лучше подумай, какие возможности открываются перед тобой! Ты можешь писать, что хочешь. Но только в разумных пределах. Никто не будет ограничивать тебя. И ведь он нравился тебе, не так ли?
Его слова заставили меня задуматься. Фактически я размышлял об этом с тех пор, как очухался от болеутоляющих средств. Мое чувство вины было хуже боли в глазах и гула в ушах, хуже страха, что меня не выпустят из госпиталя живым. Это может показаться странным — с учетом того, что мне стало известно, — но я не мог найти для себя оправдания или причин для негодования по поводу Лэнга. Моя вина была неоспоримой. Я не просто предал своего клиента: лично и профессионально. Именно мои поступки запустили в действие ту фатальную последовательность событий. Если бы я не ездил к Эммету, он не связался бы с Лэнгом и не предупредил его о фотографии. И тогда, возможно, Лэнг не стал бы возвращаться на Мартас-Виньярд в такой спешке для объяснения с женой. А я не рассказал бы ему о Райкарте. И тогда?.. Что случилось бы тогда? Я исцарапал этими вопросами всю душу, пока лежал с перебинтованным лицом. У меня из головы не выходило, каким слабым и беспомощным он выглядел при выходе из самолета.
«Миссис Блай предположила, что мистер Лэнг узнал убийцу и намеренно направился к нему, желая уберечь других от взрыва…»
— Да, — ответил я. — Он нравился мне.
— Ну, так и вперед! Это твой долг перед ним. И, кроме того, имеется другая причина.
— Какая?
— Сид Кролл сказал, что, если ты не выполнишь своих контрактных обязательств и не закончишь книгу, они возьмут тебя за задницу и засудят на большие деньги.
В конечном счете, по возвращении в Лондон я не выходил из квартиры шесть следующих недель, кроме одного раза (в самом начале), когда Кэт предложила мне поужинать вместе. Мы встретились в ресторане у Ноттингхиллских ворот — на полпути между нашими жилищами. Эта нейтральная территория оказалась такой же дорогой, как Швейцария. Трагическая гибель Лэнга утихомирила былую враждебность Кэт, и встреча со мной, очевидцем нашумевшего события, привлекла ее неким гламурным аспектом. К тому времени я отклонил десятки просьб об интервью, так что, если не брать в расчет людей
Она собиралась выйти замуж.
Признаюсь, для меня это был шок. Мне не нравился ее другой мужчина. Он довольно известный телерепортер, поэтому я не буду называть его фамилию. Скуластый, симпатичный и душевный человек. Он специализируется на кратких визитах в худшие регионы мира и, прилетая обратно в Англию, ярко описывает людские страдания — обычно свои собственные.
— Поздравляю, — сказал я.
Мы даже не притронулись к десерту. Через десять минут наша близость и любовная связь — все наши отношения, какими бы они ни были — закончились легким поцелуем в щеку на тротуаре у выхода из ресторана.
— Ты собирался рассказать мне о чем-то, — произнесла она, подзывая рукой такси. — Извини, что я оборвала тебя. Но знаешь, я не хотела, чтобы ты говорил мне о себе… что-то личное, пока я не сообщу тебе о своем решении. И…
— Не важно, — ответил я.
— Ты уверен, что с тобой все нормально? Ты кажешься мне каким-то… другим.
— Я в порядке.
— Если тебе понадобится моя помощь, то звони. Я всегда здесь.
— Здесь? — спросил я. — Ты уходишь из моей жизни, но остаешься здесь? Где здесь?
Я открыл для нее дверь такси и невольно подслушал тот адрес, который она назвала водителю. Увы, но он принадлежал не ей.
А затем я удалился от мира и посвятил все свое время Адаму Лэнгу — каждый час между урывками сна. Довольно странно, но теперь, когда он умер, я вдруг почувствовал его характер, нашел манеру изложения, которая соответствовала моему покойному клиенту. По утрам, усаживаясь за ноутбук, я поражался тому, как клавиатура вдруг превращалась в некое подобие доски Уиджи [54] . Если какая-то напечатанная фраза получалось плохой, я почти физически ощущал, как пальцы тянулись к клавише DELETE. Мой труд походил на работу сценариста, который выписывал роль для уже приглашенной кинозвезды. Я знал, в каких выражениях Лэнг мог подать ту или иную мысль, как он мог обыграть определенную сцену.
54
Термин Ouija является комбинацией французского oui и немецкого ja. Оба слова означают «да». Однако их сочетание произносится на английский манер — «уиджи». В своем современном виде «колдовская доска» возродилась в 1889 году, когда братья Уильям и Айзек Фалд из Балтимора продемонстрировали ее американской публике.
Основная структура по-прежнему состояла из шестнадцати глав Макэры. Его рукопись всегда находилась слева от меня, а метод обработки заключался в том, что я брал куски оттуда и, пропуская их через свой ум и пальцы, избавлял текст от комковатых клише моего предшественника. Я не стал упоминать об Эммете и на всякий случай удалил его цитату, открывавшую последнюю главу. Если говорить о книге, то мне удалось показать такой образ Лэнга, какой он сам демонстрировал на публике: образ обычного парня, случайно попавшего в политику и достигшего невероятного успеха лишь по той причине, что ему всегда претили местечковые интересы и идеологические догмы. Я примирил его амплуа с хронологией, воспользовавшись догадкой Рут, что, переехав в Лондон, Лэнг страдал от депрессии, и участие в политической работе помогало ему избавиться от нее. Мне не потребовалось обыгрывать невзгоды жизни. Лэнг был мертв, и, читая его мемуары, люди знали о том, что случилось. Я понимал, что любой «призрак» нашел бы это предостаточным, однако мне хотелось посвятить страницу или две той героической борьбе, которую он вел против внутренних демонов. И т. д. и т. п.