Призраки Дарвина
Шрифт:
И я понял, что она возобновила свой путь не только для моего спасения. Мама заодно спасала и себя саму, стирая необъяснимую вину, таившуюся внутри. Проходил еще один день, а я так и не излечивался, она все сильнее чувствовала — о, мама всегда принимала все слишком близко к сердцу, — что, должно быть, виновата в моем состоянии, сделала что-то не так и теперь наказана. Участие в этом исследовании приносило облегчение, даровало уверенность в том, что она сможет добраться до сути произошедшего.
— Ну должно же где-то быть изображение, — твердила мама после вылазки в библиотеку.
В девятнадцатом веке Амазонку исследовали вдоль и поперек многочисленные
— Может, надо сосредоточиться не на исследователях, — сказала мама, — а на мертвых.
Смысл этой загадочной фразы постепенно прояснился в течение следующих двух лет, когда она с головой ушла в изучение хищнической эксплуатации несчастных жителей Амазонки, того, как многие поколения конкистадоров, а затем и охотники за drogas do sertao (так называемых пряностей глубинки) лишили их земли и привычных условий существования. Знали ли мы, что индейцев заставляли добывать гвоздику, корицу, ваниль, какао, аралию и всевозможные семена на экспорт, а еще вывозили в промышленных масштабах орехи пекан и копайский бальзам. Индейцам приходилось вырубать деревья на земле, где жили, охотились, трудились их предки, потому что их женщин и детей держали в заложниках в грязных лагерях, порабощенных каучуковыми баронами, железорудными компаниями и алмазными магнатами, а также всяким мелким ворьем и миссионерами.
Миссионеры! У мамы чуть ли не пена изо рта начинала идти, когда она выплевывала это слово. Эти были хуже всех — разрушали культуру аборигенов под предлогом спасения душ. А индейцы в итоге становились жертвами эпидемий, оспы, кори, туберкулеза, гриппа, венерических заболеваний. Она рассказывала нам о все новых и новых ужасах. «Переселения», «выкупы» и «справедливые войны» стали для нас такими же привычными словами, как «кукурузные хлопья» и «картофель фри». «Черепашье масло!» — восклицала мама за ужином, передавая обычное сливочное масло, чтобы полить кукурузные початки на наших тарелках или добавить в макароны, сваренные альденте. Ее глаза блестели: индейцы вынуждены были делать масло из черепах, своих друзей-рептилий.
Но по-настоящему я осознал, насколько радикальными были перемены, когда мама перестала называть моего посетителя извергом, вурдалаком, дикарем, варваром, демоном. Он превратился в «того бедного мальчика».
Ее рассказы о притеснении вместо того, чтобы смягчить мое отношение к чужаку, вызвали у меня еще большее отторжение: он похитил мое лицо, а теперь отнимал и мать. Мне жаль, что его племя истребили, но я-то при чем? Разве я вторгся на территорию Амазонки, как он вторгся
К нему прибавился еще один, уже сузившийся до пределов семьи. Почему не кто-то из моих братьев? Или не оба? Я с нетерпением ждал, когда Хью и Вик достигнут половой зрелости. Даже не просто ждал. Я подстрекал их мастурбировать, подначивал, подсовывая журналы «Плейбой» и порнографические фотографии, в ход шли грязные шутки и похабные намеки, все, что могло побудить моего посетителя наведаться к ним, как он пришел ко мне, пусть в них поселится тот же чужак или один из его братьев, если они у него были, — сгодится любой вариант. Они должны были скрасить мое одиночество, вступить в клуб, фактически превратить его в организацию, в которой пока состоял лишь один человек. Но вот им стукнуло тринадцать, а потом и четырнадцать, они предавались утехам, от которых я отказался, но при этом не проявляли никаких признаков заражения, ничего необычного, разве что у них появились банальные прыщи, ломающийся голос и понимающая ухмылка.
Итак, все ясно, проклятие поражает первенца. Мне придется нести эту ношу одному.
Нет, не совсем одному. Мама тоже приговорена. В меня мой посетитель вселился внезапно, но в ее случае стоило подготовиться к надвигающейся катастрофе. Признаки были очевидны, они проявились однажды вечером, сразу после того, как она подала каждому из нас привычно щедрую порцию десерта.
— Ванилин и корица, — она произнесла эти слова словно ругательства. — Вы вчетвером обожаете ванилин и корицу, как и я раньше, да?
Мы уставились на хлебный пудинг, такой же вкусный, как и всегда.
— Я приготовила его из «Чудо-хлеба», — сказала мама. — Но нет ничего чудесного в том, что эти люди бежали в леса вверх по течению. Нет ничего чудесного, — выдыхала она каждое слово, тыкая пальцем в хлебный пудинг, — что они захотели отомстить. Неудивительно, что они направили своего гонца в наш комфортный мирок, который жирует на их каучуке и кислороде, жует их орехи, поедает их мясо, посыпает свой десерт их ванилью и корицей. Нет в этом ни-че-го чудесного.
После этой тирады на несколько минут повисла тишина, а потом мой отец заговорил от имени четырех мужчин своего племени:
— Ты встаешь на его сторону. После всего, что он нам сделал.
А мама в ответ поделилась тем, что ее озадачило, причем таким тоном, будто отец не выдвинул никакого обвинения, а я не смотрел на нее с удивлением. Эти мародеры были голландцами и испанцами, бразильцами и португальцами, без какой-либо примеси французской или немецкой кровей, как у них с отцом, так почему же юноша выбрал именно их старшего сына, чтобы отомстить, почему Рой, почему наша семья? И только потом добавила:
— Да, я на его стороне. Но не против вас, а против мира, который вынудил его так поступить. Я на его стороне, потому что это единственный способ убедить его прекратить преследовать нашего мальчика. Или у тебя есть идеи получше?
— Вообще-то есть, — ответил папа. — У нас обоих.
Это план мы тайно вынашивали в течение прошлого года. Папа уволился из «Полароида» вскоре после ухода доктора Лэнда и перешел в лабораторию Негропонте в Массачусетском технологическом институте, помогая исследовать, как персональные компьютеры могут произвести революцию в СМИ. Однажды вечером он притащил с работы компьютер «Коммодор 64» и включил его.