Призраки (Haunted)
Шрифт:
– Важно другое, – говорит Сестра Виджиланте. – Людям нужно чудовище, в которое можно поверить.
Подлинный, страшный враг. Дьявол, от которого можно отмежеваться. Иначе останемся только мы. Мы против нас. Все против всех.
И что еще важно, говорит Сестра Виджиланте, просовывая кончик ножа под очередной ноготь: уровень преступности существенно снизился.
При таких обстоятельствах каждый мужчина становится подозреваемым. Каждая женщина – потенциальной жертвой.
Общество настороже. Как это было во время убийств в Уайт Чепеле. Во времена Джека Потрошителя. На эти 100 дней уровень убийств снизился на 94 процента, всего до пяти проституток.
Сестра Виджиланте, она говорит, что никому не хотелось стать следующей жертвой Потрошителя. Люди запирали окна. Но что самое главное: никому не хотелось, чтобы его обвинили в убийствах. Люди не выходили на улицу по ночам.
Во времена маньяка в Атланте, когда погибли 30 детей: кого то убийца задушил, кого то зарезал, избил до смерти и застрелил, – с точки зрения общественной безопасности в городе царило такое спокойствие, какого там никогда не знали.
Во времена Кливлендского Расчленителя. Бостонского Душителя. Чикагского Потрошителя. Маньяка с дубинкой из Талсы. Резателя из Лос Анджелеса…
Во время этих кровавых убийств уровень преступности в каждом городе падал до минимума. За исключением немногочисленных жертв, с картинно отрубленными руками и головами, за исключением этих впечатляющих жертвоприношений, горожане наслаждались самым спокойным и безопасным периодом за всю историю существования данного города.
Во времена психопата с топором в Новом Орлеане убийца написал в местную газету «Times Picayune» и пообещал, что в ночь на 19 марта он не убьет никого в том доме, где будет играть джаз. В ту ночь весь город гремел музыкой, и никого не убили.
– В большом городе с ограниченным полицейским бюджетом, – говорит Сестра Виджиланте, – хороший серийный убийца – это весьма эффективный способ модификации общественного поведения.
Когда по улицам бродит чудовище, когда его тень нависает над каждым, никто не жалуется на безработицу. На нехватку воды. На уличные пробки.
Когда ангел смерти ходит от двери к двери, люди держатся друг задруга. Перестают сволочиться и начинают вести себя хорошо.
На этом моменте в рассказе Сестры Виджиланте мимо проходит Директриса Отказ: она кричит со слезами в голосе, зовет кота
Одно дело, продолжает сестра, когда убивают людей. Вот она, жертва убийства, лежит с раздробленной грудной клеткой и пытается сделать еще один вдох перед смертью, глотает воздух и стонет, растянув губы. Когда человек умирает на улице, в темноте, говорит Сестра Виджиланте, можно встать рядом с ним на колени, и никто этого не увидит. Зато ты увидишь, как стекленеют его глаза. Но убить животное – это совсем другое. Животные, скажем собаки, они делают нас людьми. Они – доказательство нашей человечности. Другие люди: рядом с ними мы лишние. Кошка или собака, ящерица или птичка: рядом с ними мы – Бог.
Наши враги, говорит Сестра Виджиланте, это другие люди. День за днем, с утра до ночи. Люди, с которыми мы стоим в пробках. Люди, которые стоят перед нами в очереди в супермаркете. Кассиры в тех же супермаркетах, которые нас ненавидят за то, что им приходится нас обслуживать. Людям совсем не хотелось, чтобы этот убийца был человеком. Но им хотелось, чтобы умирали другие люди.
В Древнем Риме, говорит Сестра Виджиланте, в Колизее, была должность
Конечно, был и герой. По счастливой случайности 2 августа – заход солнца в 8:34 – он оказался на той же улице, что и 27 летняя Мария Альварес, которая как раз выходила из своего отеля, где работала ночным аудитором. Она остановилась на улице прикурить сигарету, и тут к ней подлетает какой то парень и оттаскивает назад. В то же мгновение мимо промчалось чудовище. Этот парень спас ей жизнь. По телевизору его прославлял весь город, но в душе все его ненавидели.
Этот спаситель, герой, он был им не нужен. Какой то кретин, спасший жизнь «не мне, а кому то там». Людям хотелось, чтобы были жертвы. Раз в несколько дней. Кто то, кого можно сбросить в вулкан. Очередное наше подношение слепой судьбе.
И вот как все закончилось: в один из вечеров чудовище прибило собаку. Маленькую собачку, крошечный меховой шарик на поводке. Она стояла привязанной к парковочному счетчику на Портер стрит, стояла и лаяла на приближающийся грохот. Чем ближе был звук, тем сильнее она лаяла, эта собака.
Стекло в витрине покрылось сетью трещин и осыпалось кусочками головоломки. Чугунный пожарный гидрант покосился, на боку образовалась трещина, откуда с шипением вырвалась вода. Край подоконника взорвался фонтаном бетонной пыли. Парковочный счетчик задрожал, монеты внутри зазвенели. Знак «Стоянка запрещена», сорванный с металлического столба, грохнулся об асфальт. Столб еще гудел от невидимого удара.
Еще удар, и собачий лай оборвался.
После той ночи чудовище, похоже, пропало. Прошла неделя, но с наступлением темноты улицы по прежнему вымирали. Прошел месяц, и редакторы нашли новые ужасы для первых полос газет. Новый вид рака. Война где нибудь далеко.
10 сентября заход солнца был в 8:02. По окончании очередного сеанса групповой терапии Кертис Хаммонд вышел из дома 257 на Вест Милл стрит, где проходили занятия. Он как раз ослаблял узел на галстуке, когда все и случилось. Он расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Оглядел темную улицу. Улыбнулся, подставляя лицо теплому ветерку, закрыл глаза и глубоко вдохнул через нос. Месяц назад это лицо знали все. Оно было на первых страницах газет. В теленовостях. Весь город знал этого человека. Он спас жизнь ночной аудиторши. Уберег ее от удара чудовища. От божьей кары.
Он и был тем героем, который был нам не нужен. 10 сентября гражданские сумерки закончились в 8:34, и буквально секунду спустя Кертис Хаммонд обернулся на звук. С галстуком, свободно болтающимся на шее, он прищурился, глядя в темноту. Улыбнулся, сверкнув зубами, и сказал:
– Кто здесь?
14
Мы находим Товарища Злыдню в фойе у балконов второго яруса. Она лежит на ковре рядом с диваном, обтянутым гобеленовой тканью. Пропыленные, серые парики обрамляют ее синюшное лицо. Парики громоздятся один на другой. Она не шевелится. Ее руки – как кости, связанные сухожилиями, внутри сморщенной плоти ее черных бархатных перчаток. Тощая шея похожа на прутья, оплетенные дряблой кожей. Ее щеки запали, закрытые глаза ввалились. Все лицо словно осело.