Призраки и чудеса в старинных японских сказаниях. Кайданы

Хирн Лафкадио

После похорон О-Содэ молодое вишневое деревце – сакура – самое прекрасное из тех, что удалось найти, было посажено в саду Сайходзи родителями О-Цую. Деревце прижилось и стало расти. Через год, в шестнадцатый день второго лунного месяца, в годовщину смерти О-Содэ, оно вдруг расцвело так, что все ахнули от восхищения. И оно продолжало цвести каждый год в течение двухсот пятидесяти четырех лет, всегда в шестнадцатый день второго месяца, а его бело-розовые цветы были похожи на соски женской груди, набухшие молоком. И люди называли это дерево Убадзакура – «вишня кормилицы».

Искусство дипломатии

Казнь велено было провести в саду самурайской

усадьбы-ясики. Стало быть, человека привели туда и бросили на колени посреди широкой, посыпанной песком площадки, которую пересекала цепочка тоби-иси – больших плоских камней, врытых в землю на расстоянии шага один от другого (тоби-иси, «летящие камни», и сейчас служат тропинками во многих японских садах). Руки приговоренного были связаны за спиной. Слуги принесли воду в деревянной бадье и мешки из-под риса, набитые галькой. Мешки расставили вокруг преступника так, чтобы он не смог сбежать. Явился хозяин усадьбы, окинул взглядом картину приготовлений и, найдя ее удовлетворительной, ограничился кивком.

– Ваша милость! – закричал, обращаясь к нему, связанный человек. – Преступление, в коем меня обвиняют, я совершил ненамеренно! По глупости совершил! Дурнем уродился, карма у меня такая, вот и делаю оплошности на каждом шагу, не могу удержаться! Но убивать человека за то, что он дурень, – это ж неправильно! А за неправильные поступки придется расплачиваться. Попомните мое слово: коли убьете меня, я вернусь и отомщу! Из гнева моего родится голодный дух! И злом воздастся за зло!

Если перед смертью человек испытывает ярость и негодование, он и правда может превратиться в мстительного духа, который способен свести счеты с тем, кто его убил. Самурай знал об этом. Он заговорил с преступником мягко, почти ласково:

– Запугивай нас сколько угодно, хоть сейчас, хоть после смерти. Однако же мне как-то не верится, что ты сдержишь обещание. Не затруднит ли тебя подать нам какой-нибудь знак своего великого гнева, после того как твоя голова слетит с плеч?

– Подам, еще как подам! – крикнул преступник.

– Вот и славно, – сказал самурай, обнажая длинный меч-катану. – Сейчас я отрублю тебе голову. Прямо перед тобой из земли торчит тоби-иси. Когда твоя голова подкатится к камню, попробуй его укусить. Если злой дух поможет тебе это сделать, мы все тут начнем заикаться от страха. Ну что, укусишь камень?

– Укушу! – завопил охваченный яростью преступник. – Укушу! Уку…

Сверкнуло, свистнуло, раздался глухой удар. Связанное тело упало на рисовые мешки, из шеи брызнули две длинных кровавых струи, и голова тяжело покатилась по песку прямиком к тоби-иси. Вдруг она подскочила, впилась зубами в камень до хруста, на миг замерла, отчаянно цепляясь за него, упала на песок и осталась неподвижной.

Все потеряли дар речи. Слуги в ужасе уставились на хозяина. А тот невозмутимо вручил катану ближайшему оруженосцу и зашагал к дому.

Оруженосец, зачерпнув ковшом воды из деревянной бадьи, полил окровавленное лезвие от цубы [15] до самого острия, а затем тщательно протер его несколько раз бумажными листами. На том и закончилась церемониальная часть казни.

Следующие несколько месяцев слуги самурая прожили в паническом страхе. Все каждый день ждали визита призрака. Никто не сомневался, что обещанная месть рано или поздно свершится, и ужас заставлял их видеть и слышать то, чего не было. Вскоре

они уже шарахались от шороха ветра в бамбуковой роще и от скольжения теней в саду. В конце концов, посовещавшись, бедолаги решили обратиться к хозяину с просьбой заказать в храме поминальную службу, дабы умилостивить голодного духа.

15

Цуба – гарда японских мечей, то есть пластина между лезвием и рукоятью, защищающая руку. (Примеч. пер.)

– В этом нет необходимости, – сказал самурай, когда старший слуга передал ему общую просьбу. – Я в курсе, что человек, жаждущий отмщения, может натворить много бед после смерти. Но в данном случае бояться нечего.

Старший слуга с мольбой воззрился на хозяина, не осмеливаясь спросить о причине такой уверенности.

– О, причина проста, – ответил самурай, угадав невысказанный вопрос. – Лишь самое последнее намерение человека перед смертью может возыметь разрушительные последствия. Поэтому я отвлек злодея от мыслей о мести, потребовав подать нам знак. В итоге он умер с единственным горячим желанием – укусить камень. Это желание ему удалось исполнить, а больше он уже ни на что не способен. Обо всем прочем его дух забыл. Так что пора бы и вам выбросить это дело из головы.

Разумеется, казненный преступник ни разу не потревожил обитателей усадьбы. Ничего страшного не случилось.

Зеркало и колокол

Восемь столетий назад служители храма в деревне Мугэн-ни-яма, что в провинции Тоотоми, решили обзавестись большим колоколом и попросили местных женщин отдать им старые бронзовые зеркала на переплавку. (И сейчас во дворах некоторых японских храмов можно увидеть зеркала, пожертвованные с той же целью. Самую внушительную коллекцию подобных предметов мне довелось обнаружить в Хакате на острове Кюсю, в храме буддийской школы дзёдо, – люди приносили туда зеркала для отливки тридцатитрехфутовой бронзовой статуи будды Амиды.)

В ту пору в Мугэн-ни-яме жила молодая жена крестьянина. Она тоже отдала монахам зеркало на общее дело, а потом вдруг пожалела о своем поступке. Ей вспомнились рассказы матери об этой вещице, когда-то принадлежавшей ее бабке, а прежде – прабабке; подумалось о том, сколько счастливых улыбок отражалось в полированной бронзе… Конечно, она могла опять пойти в храм и взамен зеркала предложить монахам немного денег, чтобы они вернули семейную реликвию. Но у нее не было ни монетки. И теперь всякий раз, приходя помолиться, она с грустью примечала во дворе у самой ограды свое зеркальце, валявшееся среди сотен других. Она узнавала его по выгравированному на тыльной стороне сё-тику-бай – рисунку из трех символов счастья: сосны, бамбука и цветущей сливы, – который заворожил ее в детстве, когда матушка впервые показала ей зеркало. Женщина подкарауливала случай украсть его из храма и спрятать, чтобы впредь всегда держать при себе, как истинное сокровище. Однако случай так и не подвернулся, и она ужасно горевала, чувствуя, будто глупейшим образом сама подарила кому-то часть своей жизни. Еще она постоянно повторяла старинную поговорку о том, что зеркало – душа женщины (эту мудрость, символически выраженную одним китайским иероглифом «душа», наносят на многие зеркала с обратной стороны), и ей чудилось, что в давно знакомых словах заключено гораздо больше смысла, чем представлялось раньше. Но она ни с кем не решалась поделиться своей печалью.

Конец ознакомительного фрагмента.