Призраки отеля «Голливуд»; Гамбургский оракул
Шрифт:
Мэнкуп очнулся от раздумий. Абстрактная работа мысли, молчаливое продолжение высказанных вслух мучительных проблем, придававшие его лицу отчужденную неподвижность, внезапно оборвались.
— За твой сегодняшний дебют, Ло! — Тон был веселый, но Муну почудилась в нем наигранность.
Ловиза протянула свой бокал, но внезапно отдернула руку.
— Не могу, — сказала она со странным выражением.
— Чего не можешь? — усмехнулся Мэнкуп.
— Пить больше не могу. — Она отстранила бокал и встала.
— Сценическая лихорадка, —
— Вот именно! — Мэнкуп засмеялся. — Самое важное — смело выйти на сцену и вовремя уйти, не запутавшись в занавесе. — Он подозвал официанта.
Между ним и Дейли завязался спор, кому платить. Художница, быстро закончив второй портрет, подошла к столику. Оказалось, что она делала их для продажи. Скульптор даже не стал с ней разговаривать. Магда с видимым сожалением отдала рисунок обратно, сославшись на то, что не захватила с собой денег.
— Хотя бы несколько марок! — Чувствовалось, что художница с трудом удерживается от откровенной мольбы.
— Давайте сюда! — Положение спас человек неопределенной наружности, с розовым, свежевыбритым лицом и торчавшим из кармана блокнотом. Заплатив не торгуясь, он скрылся с обоими портретами.
— Кто это? Зачем ему понадобился мой портрет? — Магда сказала это то ли польщенным, то ли обиженным тоном.
— Не только твой, — пробурчал скульптор. — Так что напрасно надеешься, что он оправит его в золото и повесит над изголовьем. Это Фредди Айнтеллер, зоркое око «Гамбургского оракула».
— Не может быть, — засомневалась Магда. — Магнус, слышишь? Твои сотрудники даже не считают нужным поздороваться с тобой.
— О ком вы говорите? — Мэнкуп успел уже уладить счет, предоставив Дейли дать на чай почти равную сумму.
— О Фредди Айнтеллере.
— А, Фредди! Он поступил на работу уже после моего ухода. Я с ним лично никогда не сталкивался. Говорят, он самый способный молодой репортер в отделе уголовной хроники.
— Ну вот и разгадка. — Баллин засмеялся. — Видно, ваши физиономии понадобились ему для музея криминалистики.
Магда и скульптор пытались присоединиться к смеху, но так и застыли с невеселой улыбкой на губах.
— Чего ты помрачнел, Лерх? — Ловиза нервно теребила сумку. — Или честь висеть на одной стене с господами Муном и Дейли не радует тебя?
— С нами?! — Дейли широко открыл глаза. — В каком смысле?
— Вы ведь имеете отношение к полиции? — Она повернулась к скульптору: — Верно, Лерх?
— Вечно ты что-то путаешь… — Он остановился, как бы подыскивая слова. — Я только сказал, что наши гости, по-видимому, тоже работают в уголовной хронике. — Он сердито вытряхнул трубку прямо на пол. — Пошли! Мы опоздаем.
Этот инцидент на мгновение заставил Муна и Дейли забыть о Ловизе. Они уже отошли от стола, когда услышали голос Мэнкупа:
— Ло,
Схватив ее со стола, он нагнал Ловизу. При этом как-то странно и настойчиво заглянул ей в глаза.
Ловиза вырвала сумку и быстро побежала к выходу.
После дымной атмосферы кафе улица показалась благоуханным раем. Сумерки сгустились. Покрывавший канал лиственный узор, тронутый кое-где бликами огня, напоминал бисерную вышивку. Баллин пошел за своей машиной, оставленной неподалеку, на подземной стоянке на улице Гроссе-Блайхен.
Остальные молча стояли возле чугунной ограды.
Мун закурил сигару. Странно, что в кафе совсем не хотелось курить. Он глядел на темнеющее небо, на перламутровые переливы, от зеленого до розового, и раздумывал над нелепой ситуацией, в которой очутился. Мун твердо решил по дороге в театр рассказать Мэнкупу о своих наблюдениях и принудить его к откровенному разговору.
Но из этого ничего не вышло. Подъехал Баллин на своем малолитражном «форд-таунусе». Усадив Магду, скульптор остался стоять у открытой дверцы. Он ждал Ловизу.
— Ло поедет с нами! — заявил Мэнкуп.
— Но наш…
Муну не пришлось выдумывать предлог, так как Ловиза опередила его:
— Я поеду с Дитером. А ты тем временем спроси своих гостей, какое впечатление я на них произвела. В моем присутствии они будут смущаться.
— Наоборот. Они как раз просили меня не лишать их твоего общества, — усмехнулся Мэнкуп. — Влезай! — Он чуть не силой усадил Ловизу подле себя.
И опять Мун не мог избавиться от смутного подозрения, что это делается нарочно, что Мэнкуп во что бы то ни стало хочет отсрочить конкретный разговор.
Поездка протекала в полном молчании. Улицы одна за другой озарялись огнями световой рекламы. Суматошный калейдоскоп бегущих, прыгающих, вертящихся волчков букв, сигарет, бутылок, женских бюстов, мужских торсов не уступал по размаху вечерней панораме большого американского города. И не будь этого фейерверка в честь великой богини коммерции, своими лихорадочными отблесками придававшего лицам выражение маскарадного веселья, можно было бы подумать, что они едут не на премьеру, а на похороны.
«ТЕАТР В КОМНАТЕ»
Если мы не разделаемся со своим прошлым, оно разделается с нами.
Театр находился на Алстерском шоссе, которое, начиная от погруженного в безмолвие стадиона Национального спортивного общества до Алстерского парка, было заставлено автомобилями. На каждую машину иной марки приходилось десяток «фольксвагенов», безобразных с виду жуков, прочно вписавшихся в дорожный пейзаж Европы и Америки. Победить в жестокой схватке с конкурентами немцам помогло знание психологии обывателя, которому неважны красота и скорость, лишь бы дешево и удобно.