Призраки отеля «Голливуд»; Гамбургский оракул
Шрифт:
Дейли сидел за Магдой. Мимолетные отблески световых реклам скользили по ее сиреневому жакету. Каждый раз, когда красный отсвет придавал ткани багровый отлив, Дейли невольно представлял себе ее темно-вишневую изнанку. Впервые это навязчивое видение нахлынуло на него в театре. Надолго вытесненное другими ассоциациями, оно сейчас снова вынырнуло на поверхность. Дейли почти был уверен, что видел этот жакет, еще до знакомства в кафе «Старая любовь», видел в его вишневом воплощении. Видел на женщине, удивительно похожей на Магду. Но где? Как он ни рылся в бесчисленных ящиках своей памяти, вместо ответа возникали несуразные видения. Белое облако, белые крылья, одетые
— Ну как вам понравилась гамбургская кухня, господин Дейли? — спросил Мэнкуп.
— Что? — не расслышал Дейли.
— Интересуюсь вашим мнением о лабекаусе.
— Мой язык еще сейчас блаженствует. Но если бы я к тому же знал, что находится в моем желудке…
— Попробуйте отгадать. — Мэнкуп рассмеялся.
— Гамбург знаменит тем, что предлагает иностранцам кулинарные кроссворды, — заметила Магда.
Дейли пытался отгадать, но мысли его витали в ином измерении. Пока Мэнкуп с видимым удовольствием перечислял мелко накрошенные селедку, картошку, огурцы, копченое бычье мясо и различные пряности, из которых состояла оригинальная каша, Дейли с чудовищным упорством пытался решить другой кроссворд. Белое облако, белые крылья, одетые в белое стюардессы. Как только он вспоминал темно-вишневый жакет, в подсознании выплывала именно эта несуразная каша смутных видений.
Мэнкуп принялся за Муна. Отведанное им загадочное блюдо с красочным названием «кислый хвост» давало неисчерпаемый материал для юмора. Мэнкуп шутил по всякому поводу — к месту и не к месту.
Незаметно они доехали до района Харвестехуде, где высился массив с иголочки новых высотных домов. В одном из них, на последнем, четырнадцатом, этаже жил Мэнкуп.
— Я квартировладелец! — с иронией заявил он, выгружая чемоданы своих гостей. — С тех пор, как сделано самое разорительное изобретение современной цивилизации — система рассрочки, уважающие себя люди предпочитают покупать квартиру. Каждый плебей, внесший первые сто марок за собачью конуру, которая в лучшем случае станет его собственностью только через двадцать лет, имеет право называть себя домовладельцем. Но не каждый может заявить: «Я владею квартирой в доме, где живет один из членов династии Круппа!» Гениальная голова, кто первый придумал сначала выкраивать дома, а потом продавать по отрезкам: «Сколько прикажете отмерить? Двести метров? Пожалуйста, сейчас заверну! В качестве бесплатного сувенирчика разрешите приложить счет!»
Они подождали Баллина, «форд-таунус» которого забарахлил по дороге, и шумной компанией погрузились в лифт. От его кожаной обивки несло дорогими сигаретами, французскими духами и собаками. Не теми, что коллекционируют в своей шерсти заурядные запахи большого города, а вымытыми душистым шампунем, хорошо воспитанными комнатными псами, которые лишь в исключительных случаях принимают дверцы лифта за дерево.
Строители дома считались с отвращением покупателей к массовости — в каждом подъезде была лишь одна квартира на этаж.
Мэнкуп сунул ключ в патентованный замок и, прежде чем захлопнуть дверь за своими гостями, спрятал его обратно в карман.
Прихожей не было. Мун и Дейли сразу же очутились в просторном, пестро расцвеченном холле. По обилию ярких красок можно было сразу догадаться, что квартира была спроектирована Магдой. Зеркальная пластмасса самых неожиданных расцветок почти целиком заменяла дерево.
— Вы, должно быть, удивлены? — Мэнкуп перешел на серьезный тон. — А мне нравится. Многие советовали приобрести старинный особнячок в тихом, старозаветном районе, где нет ни современной стандартизации, ни сопутствующей
— Перенесите Шопенгауэра в этот микроквартал, где одна тысяча людей живет под одной крышей, — и он выдаст вам философию, против которой его прежняя мизантропия покажется гимном любви к человечеству! — Ловиза, запрокинувшись вместе со стулом, показала на видневшиеся в окне одинаковые плоские коробки.
— Я лично вовсе не против современности, — Мэнкуп посмотрел на Ловизу и быстро отвернулся, — только против ее ханжеской нечеловечности, прикрывающейся заботой о людях, чтобы исподволь превратить нас в покупательские и мыслительные автоматы. Против лжепророка, который, нарядившись в разноцветные ризы, рекламы, глаголет о наступлении изобилия. Но я люблю красочность современных линий, их раскованность, даже сумасшедшинку… В такой квартире чувствуешь свой нестареющий век, в нем сам не стареешь и, пожалуй, даже умрешь молодым…
— К сожалению, большинство состоятельных людей перенасытилось этой, как ты называешь, сумасшедшинкой. — Магда вздохнула. — Старые картины, старинная мебель, темные тона… Никак не могу приспособиться к этому последнему крику моды.
— Моя квартира, можно сказать, лебединая песня Магды. — Мэнкуп снова стал ироничен. — Волей-неволей приходится выбирать между церковной папертью и фирмой надгробных памятников.
— Магнус, ты непростительно пьян! — Скульптор резким движением вынул трубку изо рта.
И Муну, и Дейли (впоследствии они сравнивали свои впечатления) тон Мэнкупа тоже показался излишне агрессивным. Так трезвый человек не разговаривает со своими друзьями. Но несмотря на слегка пошатывающуюся походку и характерную для захмелевшего человека дробную торопливость речи, не верилось, что он действительно пьян.
— Мне это простительно, — резко сказал Мэнкуп. — Правда, Магда?
— Взгляните на эти скульптуры! — Магда повернулась к гостям. — Сколько выдумки!
Скульптуры стояли повсюду — из пластмассы, дерева, бронзы, глины, даже пластилина. Полуабстрактные тела, ожившие геометрические фигуры, свидетельствующие если не о таланте, то о недюжинной фантазии. Особенно поражала одна композиция — изломанный металлический каркас. Стоило заполнить его при помощи домысла живой плотью, как перед глазами возникал кем-то преследуемый, спасающийся паническим бегством человек. По излому запрокинутой головы можно было догадаться, что за ним гонится самолет.
— Эту вещь я назвал «Штукасы летят». Возможно, мое лучшее творение! — польщенный вниманием Муна и Дейли, грустно сказал скульптор. — Вдохновила меня картина в баховской комнате, вы ее сами сейчас увидите…
И саму комнату, и картину они увидели при обстоятельствах, когда задний план перестал существовать, как бы растворившись в трагичности переднего плана. Но сейчас… сейчас Мэнкуп был еще жив. Растопырив ноги, слегка покачиваясь на носках, он казался воплощением жизни, клокочущим котлом энергии, освобождающейся от избытка при помощи едкого пара иронии.
— Да, Лерх, — Мэнкуп покачал головой, — умри ты раньше меня, я со временем, возможно, выручил бы за твои творческие причуды порядочную сумму. Сами художники редко доживают до этого «со временем»… Увы, и ты пал жертвой всеобщей тяги к реальному, осязаемому, всеобщей реставрации, неотделимой от тоски по прошлому. Сейчас все реставрируется, в том числе солдатская доблесть завоевателей Европы. Тоже не страшно! Надо только вовремя перестроиться. Кончится тем, что на дворе имперской канцелярии, где был сожжен Гитлер, возвысится прекрасный памятник вашей фирмы, а Дитер…