Призраки прошлого
Шрифт:
— Олежек, мне надо приготовиться.
— Я люблю тебя, — сказал я.
Она усмехнулась в своё отражение в зеркале, и насмешливо проговорила:
— Это совершенно необязательно говорить.
— Милана, ну скажи, сколько раз в месяц ты занимаешься с ним сексом? Один? Или один раз в три месяца? Сколько ему? Шестьдесят три? Шестьдесят пять?
— Олег, мне тоже не двадцать пять, — возразила она. — Успокойся, дорогой.
Я услышал в дверь осторожный стук, за которым последовал деликатный голос Лили:
— Милана Алексеевна, вас ждут на площадке.
Я плюхнулся на диван, взял папку и сделал вид, что с интересом просматриваю материалы,
— Олег, пойми, ты скоро успокоишься и забудешь обо мне.
— Да, я понимаю, — хмуро проворчал я.
Милана встала, открыла дверь и осторожно выглянула в коридор. Потом села обратно и начала наводить марафет. В открытую дверь заглянул Лифшиц, быстро огляделся и проговорил:
— Милана Алексеевна, вам передали? Сейчас будем снимать сцену в театре. Олег, это вас тоже касается, — добавил он уже грубее.
Милана кивнула, и Лифшиц исчез. Я почему-то представил, что Милана и Северцев занимались здесь любовью неоднократно. Тут же в гримёрной, потом Милана открывала дверь, и все считали, что они лишь мило беседовали. Правда, верил ли в это Верхоланцев?
Вместе с Миланой мы прошли по коридорам, но не остановились около входа в кафе, а прошли дальше, в другое крыло, спустились по ступенькам и оказались в зале оперного театра, с рядами бордовых откидных кресел, двух ярусов балконов с позолоченными лавровыми венками, огромной хрустальной люстрой на потолке, украшенным изящной лепниной. Столько денег вбухали в постройку декораций! Ужас! Не проще было снять где-то на сцене настоящего оперного театра, а не выстроенного в павильоне? На сцене я увидел Мельгунова в окружении четырёх здоровенных амбалов в джинсах и чёрных майках, обнажавших бугры мускулов, Верхоланцева и Розенштейна. Верхоланцев, увидев нас, показал жестом, чтобы мы поднимались на сцену.
— Так, Олег, твоя задача, — обратился он ко мне, как только я оказался рядом. — Входишь в зал, проходишь по проходу, доходишь до сцены и какое-то время наблюдаешь за репетицией. Поднимаешься на сцену, выясняешь отношения. Милана, входишь, говоришь свой текст. Олег уходит. Все понятно?
Я кивнул, и, спрыгнув со сцены, направился к выходу. В зале суетилась куча народа, проверяли осветительные приборы, отражатели, камеры, я насчитал их целых три штуки. Одна в углу сцены, другая на балконе, третья в дальнем углу зала. Верхоланцев решил снять эту незамысловатую сцену с размахом. Я заметил, что он вообще любил снимать помпезно, обожал длинные, обзорные панорамы и общие планы. Впрочем, судя по отснятому материалу, который я уже увидел, получалось у него здорово. Крепкий профессионал, несмотря на скверный характер и привычку прикладываться к бутылке. Хотя на площадке я ни разу не видел его пьяным. Он умудрялся каким-то образом протрезветь именно к началу работы.
Я вошёл в зал, как сказал Верхоланцев. Мельгунов на сцене изображал репетицию — в окружении четырёх дюжих молодцов танцевал чечётку. Хотя нет, это слишком громко сказано — прыжки гиппопотама, который отрывал ноги от пола на пять сантиметров, вряд ли походили на танец. «Не разогрелся», — услышал я странный шёпот. Я не стал оглядываться и проследовал к сцене. Сложив руки на груди, я снисходительно ждал, когда Мельгунов в небесно-голубых джинсах, которые обтягивали его толстые ноги, и белом развевающимся плаще, прыгнет на небольшую площадку перед сценой и закончит номер. Я легко взлетел на сцену, оказался рядом. Да уж, Игорь Евгеньевич вблизи
— Винченто, когда ты, наконец, перестанешь волочиться за моей женой? — спросил я с угрозой.
— Женой? Насколько помню, Франко, за десять лет ты так и не удосужился жениться на Белле, — произнёс уныло свой текст Мельгунов.
— А знаешь почему? Потому что я — католик! И не могу жениться на Изабелле, моя официальная жена жива, находится в психиатрической клинике, — вдруг выпалил я, совершенно не по тексту и заметил, что Мельгунов растерялся. — Но Белла моя жена, потому что я люблю её, клянусь Девой Марией!
Я схватил его за грудки, радостно ощутив, как он испугался, обмяк, тусклые глаза выкатились по-рачьи из орбит. Это не походило на игру, скорее на настоящий страх передо мной.
— Мы любим друг друга, — невнятно пробормотал он, пытаясь вяло оторвать мои руки от своего воротника. — Ты не должен мешать нашему счастью! — почти взвизгнул он.
— Франко, когда ты оставишь нас в покое? — услышал я хорошо поставленный голос Миланы за спиной.
Отшвырнув Мельгунова, я мгновенно оказался рядом, сжал в объятьях. Взглянув нежно в лицо, я проговорил с искренним чувством:
— Белла, я люблю тебя так, как никто никогда не будет любить. Пойми это.
По лицу Миланы пробежала лёгкая улыбка, ей понравилась моя импровизация.
— Стоп! — услышал я истошный вопль Розенштейна.
Он выскочил на сцену.
— Что за самодеятельность, Верстовский?! — заорал он, в ярости брызгая слюной.
— Давид Григорьевич, он меня напугал, — жеманно проблеял Мельгунов. — Скажите ему, чтобы он не хватал меня. Мне это не нравится.
Розенштейн бросил взгляд на него, потом в зал. Я увидел, что Верхоланцев сидит на первом ряду и довольно улыбается в усы.
— А мне понравилось, — вдруг сказал режиссёр. — Верстовский придумал хороший ход. Пусть так и играет. И вообще так получается более ярко и живо.
На лице Розенштейна, похожим на сдувшийся мяч, появилось растерянное выражение.
— А чтобы Игорь Евгеньевич не пугался, мы оставим ему группу поддержки, — добавил спокойно Верхоланцев. — Когда Верстовский будет умолять Милану, они схватят его и начнут избивать. Как тебе такая идея, Игорь Евгеньевич?
Мельгунов радостно закивал. Трудно сказать, что этим изменением хотел сказать Верхоланцев. Предупредить меня, чтобы я не увивался за Миланой, иначе меня ждёт хорошая взбучка, или показывать Винченто трусом, за которого все делают его охранники. Ведь Франко тоже мог прийти в театр в окружении своих амбалов и проучить ухажёра Беллы. Он явился один.
Мы провели несколько репетиций, в момент объяснений с Миланой, громилы Мельгунова хватали меня и «избивали». Лицо мегазвезды европейского уровня при этом излучало садистское наслаждение.
— Хорошо, теперь всем переодеваться и гримироваться, — сказал, наконец, Верхоланцев. — Так, это что у нас такое? — раздражённо добавил он. — Быстро выметайтесь из зала! — заорал он кому-то. — Охрана, выведите! — указывая куда-то на ряды, приказал он.
Из-за кресел выскочило несколько девушек «среднего возраста» и одна из них умоляюще проговорила: