Призраки знают все. Рукопись, написанная кровью (сборник)
Шрифт:
Она вышла из гостиной и осторожно подошла к двери, ведущей в спальню…
Чайкин, который ждал Юлю внизу, в машине, услышал ее душераздирающий крик, и волосы его встали дыбом.
В Москве шел дождь. Он поливал деревья, дороги, сыпал на теплую по-летнему листву и разгоряченные утренним жарким июньским солнцем головы прохожих, освежая их, но и заставляя одновременно прятаться от него в магазинах и кафе.
Юля прилетела из С. в том же черном платье, в котором хоронила Харыбина. Она смутно помнила то, что было на кладбище, потому
Она не хотела разговаривать с Корниловым, которого считала подлецом, не имеющим права работать в прокуратуре. Не хотела разговаривать с Крымовым, с которым просто не знала, как себя вести. Не хотела разговаривать еще с великим множеством людей, пришедших на похороны. Но разговаривала. Слушала их и сама дивилась своему терпению.
Рядом с ней постоянно находились Наташа Зима и Миллерша – два ставших ей самыми близкими после мамы человека. Да еще Чайкин и Шубин, которые взяли все хлопоты о похоронах Димы на себя.
Бродягина, одна из первых позвонившая ей после трагедии и попросившая о встрече, почему-то решила, что в смерти Харыбина виновата именно она, и долго плакала у Юли дома, прося прощения за то, что обратилась к ней за помощью. Она была уверена, что Харыбина убили потому, что он тоже вместе с Юлей занимался расследованием убийства ее дочери. На вопрос Юли, почему она так считает, Александра Ивановна, находящаяся явно не в себе, отвечала, что ее дочь была связана с Берестовым, а его тоже убили, что она не верит в то, что с ним произошел несчастный случай и депутата Думы загрызли его же собаки… Берестов в ее представлении был связан с мафией и занимался грязной политикой – общие, избитые фразы…
Еще Бродягина благодарила Юлю за то, что она нашла силы и время распутать дело Марины. Понимая, в каком состоянии находится Земцова, Александра Ивановна, не обращая внимания на то, что Юля отказывалась от доплаты, которую требовала раньше за экспертизу, перед уходом оставила на столе конверт с деньгами. Но Юля не заметила этого. Даже разговаривая с Бродягиной, она все еще представляла себе распростертого на полу в спальне застреленного в голову Диму Харыбина.
«Он погиб, теперь очередь за мной…» – сказала она Шубину, и он ничего не понял.
Он погиб, убитый неизвестным преступником, так и не успев рассказать Юле, какую же роль он сам играл в этих событиях, связанных с записками отца Кирилла. Но, зная его характер и то обстоятельство (которое Юля не хотела вспоминать из уважения к покойному), что Харыбин действовал сообща с Аперманис, чтобы выйти через Юлю на Крымова, можно было предположить, что он все же действовал в корыстных целях: хотел продать Адель рукопись и заработать на этом деньги. Тем более он сам говорил об этом Юле в их последнюю встречу. (Точнее, в предпоследнюю, потому что в последнюю Шубин в драке разбил ему нос и повредил губу. По этому поводу Игорь так убивался, раскаиваясь, что сразу же после похорон, проводив Юлю домой, напился на пару с Чайкиным… В морге.) Но, с другой стороны, Харыбин мог преследовать сразу две цели: корыстную и патриотическую (одновременно служебную)…
Так и не найдя
Шубин рассказывал Юле о том, что Крымову вернули документы, выслав их в больницу на имя главного врача. «Представляешь, там были даже кредитные карточки!» «Но он почему-то недоволен, чем-то сильно расстроен, словно что-то потерял. Уж не тебя ли, Земцова?»
«Вы все меня потеряли», – хотела она ответить ему, но не могла произнести это вслух, боясь обидеть Игоря. Как не могла сказать и о том, что Крымов потерял свою часть бесценной рукописи…
Понимая, что те, кто убил Адель и Харыбина, теперь наверняка следят и за ней и будут следить до тех самых пор, пока рукопись где-нибудь да не всплывет (слежка может быть установлена также и за Лазаревым в Москве), Юля отправила записки тоже по почте, но теперь уже в Париж. На свое имя. Она знала, что наступит день, и тот, кому эта рукопись понадобится, объявится. Даст о себе знать. И она поняла это спустя сутки после своего возвращения в Москву. Только вот было неясно, радоваться ли ей этому обстоятельству или нет.
Ей позвонили. Она как раз позавтракала, поцеловала маму за вкусные блинчики и прилегла у себя в комнате, как ее позвали к телефону.
– Слушаю?
– Это Лешевич, помните? Владимир Лешевич. Мы познакомились с вами в Париже, я журналист, приятель Щукиной…
– Да… – она перевела дух. Поняла, откуда ветер дует. С Елисейских Полей. – Я слушаю вас, Владимир. Что-нибудь с Надей?
– Да нет, с ней все в порядке. Она хочет вас видеть.
– В Москве?
– Нет. У меня для вас билет.
– Какой еще билет?
– Давайте встретимся, и я вам все объясню.
И вот теперь она сидела в летнем кафе на Арбате в своем траурном платье и смотрела на часы, ожидая Лешевича. Она не верила, что во все это может быть замешана Щукина. Он хотел от нее другого. И он это получит, даже если она окажет ему эту услугу бесплатно: она устала, она устала бояться смерти…
– Салют, – он был во всем джинсовом, потертом, с легким рюкзачком на спине; очки в металлической оправе несколько изменили его облик, придали ему немного инфантильности, моложавости. – Вы, Юля, похудели.
– У меня погиб муж.
– Главное, что остались живы ВЫ.
Он произнес эту фразу, даже не глядя на нее, словно это и не он вовсе проронил эти несколько слов.
– Послушайтесь моего совета: избавьтесь от того мертвого ребенка, которого носите под сердцем, иначе он отравит вам всю жизнь. Вы все равно ничего не поймете, потому что каждому в отдельности известно лишь то, что должен знать именно он, и ни йотой больше. Вы никогда не сумеете вычислить всю цепочку до конца. Но те, кто сейчас вычислил вас и ждет, когда же вы промахнетесь, стреляют, как вы, наверно, убедились, БЕЗ ПРОМАХА.