Призвание: маленькое приключение Майки
Шрифт:
Она старательно отгоняла мысль о том, что в этом сезоне среди парикмахеров в моде овечьи головы.
— Ну-ка, уважим! — потребовал Селестин, сдернув с девочки маску.
Майка посмотрела на себя в зеркало и вздрогнула.
На ее голове все осталось по-прежнему. Две стройные косички с резиночками, а посередине головы прямой пробор.
Селестин не соврал: на мраморный пол не обрушился ни единый Майкин волос.
— Мы в восхищении, — сказала Майка, стараясь не ехидничать.
Селестин горделиво кивнул, признавая ее правоту. Сквозняк-озорник
Взору Майки, глядевшей на Селестина в зеркало, предстал сияющий бильярдный шар. Лоб малыша был таким высоким, что начинался над бровями, а заканчивался на затылке.
Он был совершенно, абсолютно, бесконечно лыс.
Как ни странно, в таком виде парикмахер понравился девочке больше. Глазки его были уж не водянистыми, а серенькими, а лицо сделалось милым, потерянным.
Без волосяной, уделанной красотой, башни Андрюшка, по кличке Селестин, выглядел лишним в покоях Примы.
Как блестящая белая жемчужина в пустом бассейне.
— Уходи, уходи, пожалуйста, — попросил бедный малыш, закрывая лысину своими большими ладонями. — Зачем тебе лишнее знать? Уходи! — он взмолился.
Девочка шепнула «до свидания» и вышла.
Она пожалела обманщика и все ему простила. Потаскай-ка целыми днями такой небоскреб. «Чем делать ничего, лучше ничего не делать» — рассудила Майка, возвращаясь назад в овальный зал.
Зов судьбы
Теперь Никифор и Майка стояли возле стены, изображающей пастораль. На ней рисованный пастушок-оборванец играл на дудочке, призывая в акварельную туманную даль рисованных детей в несегодняшних одежках. Сказочные ребятишки тянулись за пастушком, словно зачарованные. Раскрыв рты, с блестящими глазами, они стремились к неизвестности.
— Начинай, — шепотом сказал Никифор.
— Что начинать? — спросила Майка также шепотом.
— Зови.
— Кого?
— Судьбу, кого ж еще?
— Разве ее можно звать? Я думала судьба сама приходит.
— Она любит, когда ее зовут.
— А я не знаю, как ее зовут, — заупрямилась девочка.
— Сэра-а-а! Были твои губы сладкими, как вино! — подсказал из боковой комнатки Мойсла.
Его голос был пронзительно-мужской.
— Небо и земля, небо и земля! — теперь из комнатки истошно по-женски заливался Ратла.
Чьи мысли он угадал, было непонятно, но точно не Майкины. Может быть, это была тетя Женя, все еще покойно спавшая в своей будочке где-то по соседству?
— …ты со мною рядом, ты — любовь моя-а-а! — распевал Ратла.
— Слышу, слышу, чего глотку-то драть… — донесся громовой голос.
Стена распалась на две половины: пастушок-чародей отъехал куда-то влево, а очарованные детки утонули справа.
Перед Майкой и Никифором предстала широкая лестница. Ее каменные ступеньки вели высоко-высоко, на небольшую площадку, в центре которой возвышалась ванна, полная белоснежной упругой пены.
— Что
Пенное облако зашевелилось — из него вынырнула голова с густой копной чудесных красных волос. Майка пригляделась и… не поверила своим глазам.
В какой уж раз.
В пене
На ученицу четвертого класса школы-гимназии номер двадцать девять глядела Алла Пугачева. Прежде Майка никогда не видела ее вживую, но сейчас она почему-то была уверена, что там, на вершине длинной лестницы, принимает ванну именно она — самая знаменитая Прима необъятной страны.
Алла Пугачева.
Девочка знала ее по множественным портретам и старалась вместе со всей страной следить за ее заоблачной жизнью. Конечно, иногда Майка отвлекалась на свои собственные дела, но чувство, которому она была еще не в силах дать имя, меньше от этого не становилось.
«Майка благоговела», — так обозначил бы взрослый душевную бурю ребенка.
Майку ничуть не удивило, что Прима принимает гостей, сидя в пене.
В тот момент ей казалось даже, что по-другому и невозможно. Ведь из пены появляется много самых замечательных вещей.
«Пирожные „безе“ — раз, мыльные пузыри — два, — считала про себя Майка. — Богиня любви Афродитка — три, и… — девочка задумалась изо всех сил, чтобы дотянуть хотя бы до четверки. Ответ, конечно, отыскался. — Папин подбородок, когда он бреется!».
Порядковый номер у нынешнего пенного чуда был пятый. Такой же была и Майкина оценка. Алла Пугачева была самым отличным от других пенным чудом.
Дива имела максимально подлинный вид, какой могла себе представить школьница: у нее были красные волосы, красивые большие глаза в длинных ресницах до бровей, а вокруг глаз лежали цветные тени и протуберанцы.
— Какая красота!
Девочка благоговела, но зоркости не утратила. На стульчике Майка высмотрела подушечку из вишневого бархата с золотыми кистями. На невысокой тумбочке в виде античной колонны, стоявшей чуть подальше, она разглядела множество флакончиков и пузырьков разнообразных цветов и форм. Конечно, все они были восхитительные, у примадонн ведь по-другому не бывает. Из глубины площадки на гостей тускло поблескивало большое зеркало-трельяж, увитое цветочными гирляндами.
А самая значительная диковина не пряталась.
Наоборот она все время лезла на глаза.
Ванна.
Она казалась выдолбленной из цельного каменного куска. Ложе Примы напоминало сказочную люльку. «Вдруг это кровать? А пена служит одеяльцем?» — пискнула в голове Майки обманная мысль, которая тут же была отметена.
Вряд ли Дива стала бы встречать гостей, лежа в постели. Она же — Алла Пугачева, а не какая-то там соня-лежебока.
Майка смотрела, а заодно придумывала породу темного, почти красного камня, из которого была сделана ванна. Выбирая между тремя известными девочке камнями — мрамором, гранитом, и яшмой, она выбрала самый, по ее мнению, благородный.