Призвание
Шрифт:
«Кто его знает, как следует поступать в таких случаях классному руководителю? Учебники педагогики этого не предусматривали. Сказать: „Я не пью“, — значит, быть ханжой; улыбнуться и твердо потребовать: „Уберите!“ — это будет вполне правильно… и немного глупо. Они, конечно, поставили эту проклятую бутылку не потому, что уж так им хотелось вина, а для испытания моей педагогической ортодоксальности. Вот хитрые, и глаза потупили — выжидают»…
Костя, сидящий ближе всех к Сергею Ивановичу, глядел прямо, и на его восторженном
Мать именинника — веселая, еще молодая женщина с совершенно седыми волосами, — желая выручить воспитателя, сказала извиняющимся тоном:
— Нас здесь, Сергей Иванович, шестнадцать человек… это по наперстку получится.
Когда же открыли бутылку, наполнили рюмки и пригубили их, Костя Рамков не выдержал и, пригибаясь к столу, беззвучно затрясся: в бутылке с винной этикеткой был квасок.
Вволю нахохотавшись, с увлечением набросились на пироги. Стало шумно и весело.
— Как хотите, но это непорядочно, — возмущался Кремлев, — вы безупречно держитесь на моих уроках и позволяете себе безобразничать на уроках французского языка. Я требую от вас…
— Сергей Иванович, — умоляюще сложил руки Сема Янович, — разрешите перейти на нейтральную тему…
Учитель рассмеялся.
— Пожалуй, правильно. Не будем омрачать именин.
Шумнее всех вел себя Костя.
— Близорук, близорук, — возглашал он, подмигивая в сторону Виктора, — а до торта через хлеб дотянулся!
Виктор смущенно отдернул руку от торта.
— Друзья, — не унимался Костя, — кто пробовал шампанское с горчицей?
Сергею Ивановичу приятно было, что его присутствие не сковывает ребят, что они оставались самими собой, хотя и не забывали о нем. Расстояние между учениками и учителем — естественно. Но оно должно быть соответственным образом окрашено, и дело учителя позаботиться об этом.
— Сергей Иванович, возьмите, пожалуйста, — через стол подал учителю самый большой кусок торта Костя и, покосившись на Виктора, хитро добавил: — От прогрессивной и наиболее сообразительной части нашего общества.
Сам Костя ел очень мало, но больше всех заботился, чтобы у соседей на тарелках было полно. Убедившись, что все заняты едой, Костя начал приставать к имениннику:
— Нет, ты скажи, скажи несколько раз быстро: «Съел тридцать три пирога с пирогом да все с творогом».
В передней раздался звонок. Открывать пошла мать Виктора. В дверях показался широкоплечий Богатырьков. Он действительно походил сейчас на юного Добрыню
Богатырькова встретили радостными возгласами: — Леня, скорей!
— Твоя порция забронирована!
— Со щитом! — с гордостью сообщил Богатырьков, не спеша приглаживая ладонью светлые, немного взлохмаченные волосы и усаживаясь между Семой Яновичем и Костей. — Заводские ребята обещали привезти Плотниковым уголь.
— За дружбу! — сияя огромными темными глазами, порывисто вскочил Костя Рамков и энергично, словно что-то поднимая, взмахнул руками снизу вверх, предлагая всем встать.
А когда друзья его поднялись, он повторил:
— За дружбу! — и как дирижер подал рукой знак.
— Ура! Ура! Ура! — подхватили все.
Кто-то опять позвонил.
— Не беспокойтесь, я открою, — вскочил Костя и побежал в коридор.
Он, видимо, был здесь своим человеком, и мать Виктора крикнула ему вдогонку:
— Костенька, крючок там справа…
Костя возвратился, размахивая над головой полоской бумаги.
— Громадяне, телеграмма имениннику!
Виктор приподнялся из-за стола. «От кого бы это?» — удивился он, распечатывая телеграмму.
— От четвертого «А» и Серафимы Михайловны, — радостно воскликнул Виктор, и телеграмма пошла по рукам.
ГЛАВА XVI
Неуютно в большой комнате, зябко прижимаются к полу вещи, ветер то врывается в чердачное оконце и надсадно воет, то свирепо сечет стекла струями дождя.
На кровати, вытянув поверх одеяла тонкие руки, дремлет мать Игоря. На стуле, около нее, термометр, бутылка с лекарством, крохотное блюдце с надрезанным лимоном.
Игорь, сидя у лампы, пытается решать задачи по алгебре, но мысли его все время возвращаются к отцу, и чем больше думает он о нем, тем враждебнее эти думы.
— Игорек, — слабым голосом зовет Людмила Павловна.
Он осторожно садится на ее постель, мягко кладет руку на одеяло.
— Больно, мама?
Она смотрит на сына широко открытыми бархатными глазами. Во взгляде ее и мужественное желание скрыть свои страдания, не огорчать сына, и любовь к нему, и боязнь за его будущее.
— Теперь лучше, — говорит она. — Я почти совсем здорова. Завтра встану. Давай поговорим, как взрослые. Ты уже все можешь понять… Я не хочу насильно удерживать тебя… У отца другая жена, но ты ведь любишь его… Если хочешь, живи с ним, а ко мне в гости будешь приходить. Ты не беспокойся… я сильная.
Дальше Игорь не может слушать. Все, что передумал, перечувствовал он за эти месяцы, сплелось сейчас в клокочущий клубок, залило нестерпимым жаром грудь, лицо, сдавило горло. Хотелось плакать, но слез не было.