Про Бабаку Косточкину
Шрифт:
Поднялся я на четвёртый, а там оглушительные звуки — концерт вовсю идёт. Вошёл через заднюю дверь, как положено, осмотрелся.
Зал битком, телевизионщики с камерами, но Нинель я заметил сразу. Она сидела в первом ряду — бледная, в строгом чёрном платье и варежках.
«Зачем, — думаю, — она надела варежки?»
Сел я в проходе на стул, рядом с каким-то долговязым парнем, смотрю на сцену. А там выступает щупленький мальчонка — из-за рояля еле видно. Зато силищи в нём, наверное, больше, чем в Христаради, хотя тот карате занимается второй год. Вдруг этот мальчонка как шуранёт по клавишам, как
— Во даёт! — шепчу долговязому соседу. — Талантище!
А тот скривился, губы поджал и говорит так кисленько:
— Барабанит бездушно, пальцы заплетаются. Но любимчикам Домны Платоновны у нас всё с рук сходит.
— Ой, — говорю, — мне же надо Домре Платоновне отдать домну! Она где? — и оглядываю зал.
Парень говорит:
— Вон, с вороньим гнездом на голове.
Смотрю — и правда: впереди сидит женщина, высокая, как колокольня. На голове понакручено чего-то, понаверчено — вылитое гнездо.
Только я полез вперёд, долговязый хватает меня за рукав:
— Сиди, к ней пока лучше не лезть. Сейчас Нинель будет выступать — главный конкурент Зябликова. Домна знаешь как Нинель не переваривает?
«Вон оно что, — думаю, — какие тут у вас, оказывается, мексиканские страсти-мордасти!»
И сердце у меня вдруг как заколотится!
Тут Зябликов закончил играть, и Нинель с Генриеттой Карловной выходят на сцену.
Генриетта Карловна села за рояль, что подальше, а Нинель села за ближний. Варежек на ней уже не было, и была она вся в платье, прекрасная, как настоящая Дама Моего Сердца.
Сидят они за роялями — не шелохнутся. Секунду, вторую, третью. Думаю, может, забыли ноты? Или от волнения ступор у них? И вдруг Генриетта Карловна незаметно мотнула головой, и они заиграли. Синхронно! Сколько раз в краевую филармонию ходил с мамой, а такого не видел!
Смотрю я на Нинель и не узнаю. Лицо суровое, вдохновенное, сама раскачивается в такт музыке, а пальцы, пальцы! Как муравьи, по клавиатуре шуруют туда-сюда! А музыка из-под них мощная выходит — рокочущая, настоящая лавина! Здорово получился «Бурный поток» у этого Майкапара, очень жизненно!
Вдруг долговязый шепчет мне на ухо:
— Нинель не справляется с темпом. Слышишь, как Генриетта разошлась? Специально её заглушает…
— Молчи! — говорю. — А то в лоб у меня получишь!
От переживаний я весь вспотел, даже не слышал уже музыки. Сидел и пристально смотрел вороньему гнезду в затылок.
И вдруг я прозрел. То есть натурально!
Я вдруг явственно увидел, как из гнёзда, колышась и закручиваясь, поднимается в воздух чёрная воронка. Она становится всё шире, всё выше, отсоединяется от головы Домны Платоновны и направляется в сторону Нинель. Нинель, естественно, ничего не замечает — Нинель вся в музыке. Я озираюсь по сторонам: ужас, в зале слепцы — они ничего не видят!
Вот он, роковой момент истины! Либо я мужчина и сейчас спасу
«Ты мужчина! — как-то за обедом сказала мне Бабака. — Помяни моё слово: скоро у тебя вырастет борода, ты будешь говорить басом, храпеть во сне и провожать девушек до подъезда».
Я мужчина! И более того, мужчина-гипнотизёр по имени Вольф Мессинг — вот кто!
Я гну усилием воли вилки, варю яйца всмятку на расстоянии и пускаю время вспять. Взмахом руки я повелеваю Мировым океаном, могу добыть из огурца руду. Обыкновенный пластилин я силой мысли превращаю в золото, и нет для меня ничего проще, чем защитить любимую от бесноватой Домны Платоновны и её воронки.
И я смотрю. Молча смотрю в затылок Домне, не дыша, не мигая, не отвлекаясь ни на миллисекунду. У меня нет больше рук, нету ног и ушей, коленей и подбородка. Я — это сплошные глаза, без страха и упрёка.
Домна Платоновна вздрагивает и притрагивается к волосам на затылке.
Я смотрю.
Домна Платоновна поёживается и затравленно озирается по сторонам.
Я смотрю.
Причёска Домны Платоновны начинает дымиться.
Я смотрю пристально, как если бы смотрел на огонь, воду и на то, как работает дядя Сёма, наш дворник.
В тот момент, когда воронка уже крутится над головой у Дамы Моего Сердца, гнездо Домны Платоновны вспыхивает, а я восклицаю:
— Да будет свет!
Что тут началось! Все забегали, засуетились, закричали:
— Караул!
Нинель с Генриеттой Карловной бросили играть, воронка бросилась наутёк в форточку, телевизионщики побросали камеры, долговязый сбросил пиджак и захлопал им по гнезду Домны Платоновны. Кто-то в погонах приволок из коридора огнетушитель, но не смог его откупорить и стал бить им Домну Платоновну по голове. Она кричала — громко и уныло. Огонь тем временем переметнулся на синтетические шторы. Я оттолкнул деятеля от очага возгорания и мановением правой руки потушил Домну Платоновну.
Все полезли к ней целоваться, интересоваться здоровьем, а я под шумок притулил к Домне домру, подарил Генриетте Карловне хризантемы, дал короткое интервью тележурналистке и пошёл провожать Нинель домой.
— Ты молодец, — говорю, — хорошо играла.
— Обычно у нас с Генриеттой Карловной даже лучше получается. Но у меня на сцене голова вдруг разболелась. Всё мерещились какие-то вороны — от волнения, наверное.
— А зачем ты надевала варежки?
— В них хорошо греть пальцы перед выступлением. А ты видел, как Домна самовозгорелась? Ужас!
Вечером к нам в гости пришли Колготковы.
Мы пили чай со смородиновым листом и ждали, когда в новостях культуры покажут выступление Нинель. Но её не показали. Зато в криминальных новостях показали меня. А потом ещё в газете, в рубрике «Ими гордится Барнаул», вышла заметка «Подвиг телепата Косточкина», в которой говорилось, как я усилием мысли спас от пожара музыкальную школу № 1.
Сразу после этого Нинель дала согласие стать Дамой Моего Сердца.
<