Про царя обезьян

Гайдук Дмитрий Александрович

— Это ещё почему?

— По кочану. У Кумара вообще ничего брать нельзя. Гашик у него химозный, гердос бодяженый, вместо кокса фен с новокаином, а вместо кислой — какая–то местная шняга, от которой люди в обезьян превращаются.

— Прикалываешься?

— Вот ни разу. Сам эту кислоту ел. И они все тоже ели. Гарантированный эффект.

— Ебать как вы попали... — посочувствовал Вася. — И чё, пиздец теперь? Ну, в смысле, помочь теперь ничем нельзя?

— Только деньгами, Вася. Желательно наличными.

— Не, я не про это, — Вася сказал. — Я про то, что... ну, короче, чтобы вас обратно в людей...

Обезьян

улыбнулся и сказал остальным что–то по–английски. Те засмеялись и стали что–то вразнобой галдеть, тоже по–английски.

— Что они говорят? — Вася спросил.

— Примерно одно и то же. Никто не хочет обратно в людей превращаться.

— Ну и хуй с вами, — Вася сказал. — Не хочете — как хочете. А в чём прикол обезьяной быть?

— А в чём прикол человеком быть?

— Ну, это... Трудно объяснить. Но полюбасу же прикольнее, чем обезьяной?

— Сто пудов, прикольнее. Поэтому, Вася, будь человеком. Заплати нам за телефон хотя бы рупий пятьсот — по–моему, он того стоит.

Вася заплатил без торга. С тем обезьяны и ушли, а Вася к себе спустился, сел на кровать и задумался. И в самом деле, в чём прикол человеком быть? И как это обезьянам объяснить? Чтобы лучше думалось, покурил ещё две плюшки — и опять из реальности выпал. Стафф на это раз оказался не просто бомба, а супермегабомба, расплющил Васю часов на восемь. А потом ему Кумар позвонил: "Тавар пришоль, давай бери".

Ну, и взял Вася у него промокашку, а куда было деваться? Деньги уже заплачены, назад теперь не стребуешь. А раз взял, то и сожрал — а куда ещё её было девать? Обе дозы в одно рыло — но не сразу, а ближе к вечеру. Днем у него ещё какие–то сомнения были, а к вечеру он уже был уверен, что говорящие обезьяны — это глюк, телефон сам по себе нашёлся, а Кумар нормальный пацан, хуйни не продаст. Но на Кумара он зря понадеялся: промокашка–то вообще не вставила. Ни через час, ни через два.

Стал тогда Вася Кумару названивать, а у того телефон отключён. Пошёл он тогда Кумара искать — и заблудился. Забрёл в какие–то переулочки, а они чем дальше, тем теснее и непонятнее. Людей там не было вообще, а и были бы, то вряд ли чем–то помогли бы: название своей гостиницы Вася на тот момент уже не помнил. Каждый раз, когда вспомнить пытался, вылезала какая–то "анкета" — но при чём тут анкета, если она же гостиница? В конце концов Вася бросил свою память насиловать и побрёл наобум. Ночь была дико холодная, но Васе было дико жарко, прямо раздеться хотелось, и ломиться вперёд, размахивая майкой как вентилятором. И, похоже, в какой–то момент он всё–таки это сделал, потому что с какого–то момента шастал уже без майки. Снег падал на голые плечи, но внутренний жар не остывал, а только разгорался.

Вскоре до Васи дошло, что это не кислота, а, наверно, то самое оно, про которое обезьян рассказывал. Испугался Вася, сунул два пальца в горло и проблевался драгоценными камнями. И завис над ними, завтыкал, как они переливаются и фракталятся. Пришла собака и всё сожрала, стало темно и холодно. И Вася осознал, что стоит на четвереньках, а руки у него чёрные аж по самые локти.

"Ну, нет, нихуя! — подумал он. — Собака на меня не гавкает — значит, я ещё не обезьяна!" А тут она вдруг как загавкала! и как набежала целая толпа собак! и все они как загавкали!

Вася шустренько на балкон запрыгнул. А собаки

внизу столпились и голосят на всю улицу. Вася полез ещё выше, забрался на самую крышу. Огляделся, поискал свою гостиницу — а она вот она, буквально через три–четыре крыши! И от этого накатила такая радость, что Васю прямо на месте плясать повело. И смеялся он как обкуренный, остановиться не мог.

Тут вышел местный мужик с палкой и на Васю уставился. Вася его увидел, смеяться мигом перестал и драпанул от него по крышам, не разбирая дороги. Свою крышу сразу потерял из виду, но не искал её, а просто с крыши на крышу перелазил или перепрыгивал. Кожа его вся почернела и потрескалась, из–под неё пробивалась шерсть, но Вася уже не высаживался по этому поводу. Он уже понял, в чём прикол обезьяной быть!

Дикий и свободный, скакал он над городом, перевёртывал всё, что не привинчено, хватал всё, что мог унести, бегал по карнизам, заглядывал в окна. И повсюду видел убогие убежища, в которых спали унылые люди, неспособные бегать по крышам в два часа ночи. Вася глядел на них, и его разрывало от счастья, что он теперь не такой и никогда больше таким не будет.

А потом он увидел обезьян. Тех самых, сегодняшних.

Внутри одного квартала оказался секретный дворик, заметный только с края ближайшей крыши. В середине там росло развесистое дерево, накрывавшее весь двор своими ветками — и вот, на ветках они и спали. Но не все. Какие–то вокруг костра во дворике сидели, курили драп и по–английски беседовали. И Вася, хоть и по–английски почти вообще не волокёт, сразу понял, что разговор идёт о нём.

— Этот наркоман всё–таки взял у Кумара кислоту, — один обезьян сказал. — И, скорее всего, уже её съел.

— Ничего страшного, — оответил русский обезьян. — Что–то в этом роде я предвидел, и Кумара строго предупредил. Он меня понял и обещал прокапать бумагу чем–нибудь безобидным. ДОБом, например.

И все обезьяны засмеялись, а Вася заплакал. ДОБ он уже один раз хавал и на всю жизнь зарёкся. Таращило его тогда двое суток напролёт, чуть умом не поехал от этого ДОБа. А теперь он двойную дозу сожрал, и что же это будет?

И по крышам бегать сразу расхотелось, даже страшно стало. Слез он кое–как на землю, а там тоже темно и страшно. Побрёл по наклонной, спустился к реке и до рассвета над ней шарился. А там по ночному времени ни одного белого и ни одного нормального. Все или упоротые наглухо, или больные на всю голову, или сатанисты вобще. Васю там чуть в жертву не принесли, еле–еле от них удрал; потом ещё ограбить пытались, еле–еле отбился. Штаны и тапки он то ли где–то потерял, то ли потырили, так что полночи он шарился босиком и в одних трусах, и в таком виде вышел наконец на какую–то большую улицу. Там его полицейские сразу засекли, но убегать от них никаких сил уже не было.

И оказалось, кстати, что убегать–то от них и не надо было. Полицейские оказались самыми нормальными людьми в этом адском дурдоме! Не стали выспрашивать, что жрал да где брал, не стали тюрьмой стращать и на бабки разводить, а просто позвали какого–то местного пацана, и он за пять минут довёл Васю до его родной гостиницы. Вот счастье–то!

Рухнул Вася на кровать, поворочался часа четыре и к полудню заснул. А разбудила его вечером та самая подруга, которая духовная. Пришла такая с вещами и говорит: