Про Иону
Шрифт:
– Я командировочный из Москвы. У меня важное задание, а кушать надо все равно. А я один не люблю кушать. И кстати, давайте по имени познакомимся. Василий Степанович меня зовут, фамилия Конников.
– А я Иона Ибшман, демобилизованный фронтовик.
– Еврей, что ли? Ты не тушуйся, я евреев очень уважаю. У меня на производстве евреи работают по-ударному. Ну, фронтовик. Война год как кончилась. А теперь ты кто?
Иона замялся – не знал, в какую сторону развивать этот вопрос.
Поели, выпили. Ионе хотелось что-нибудь рассказать, но ничего не получалось на этот счет. А Конников трещал и трещал
– Некоторые думают, что теперь надо прежнее исправлять, в смысле жизни. А я полагаю, надо просто-напросто подводить черту. Без баланса, без окончательного счета. Черта – и баста. Я на фронте не был по болезни – белобилетник при любых условиях, но знаю досконально, что и как. Ты, Иона, не обижайся, я тебе скажу: теперь надо работать не покладая рук, чтобы забыть прошлое. Это и есть наш последний и решительный бой. Ты парень молодой, тебе еще расти и расти вверх. А ты, замечаю по твоему настроению, предпочитаешь вниз клониться. Что в земле хорошего? Нету там ничего. Одни покойники.
– Правильно говорите, Василий Степанович. Очень верно, что вперед надо расти. Я немного приуныл из-за личных обстоятельств. Но я преодолею. Я, знаете, тут оставляю жену и ребеночка-девочку. Год пожили вместе. Даже не расписались, так закрутило.
– Вот, и тебя война с толку сбила. А ты ее отринь. Ты парень сильный, отодвинь ее.
Сидели-сидели, сильно выпили.
Чайную запирают, посетителей выпроваживают на свежий воздух. Василий Степанович держится на ногах, а Иона спотыкается.
В общем, открыл глаза Иона – а уже Брянск и колеса стучат наперебой.
Василий Степанович приветствует:
– До Москвы рукой подать. Поспи еще, а там я тебя окончательно приведу в чувство.
Иона снова заснул.
Приехали в Москву. На перроне Василий Степанович жмет Ионе руку и поворачивается в другую сторону.
Иона просто так сказал:
– Ну вот, а мне идти некуда. Эх… – вместо “до свидания”, что ли.
Василий Степанович поворачивается с недоумением:
– Вот те раз! А я решил, тебе тоже в Москву. Ты ж так и сказал после чайной, что другого пути тебе не надо.
– Сказать сказал, а не подумал. Ладно. Спасибо за компанию, – Иона подхватил вещмешок и довольно резковато повернулся, чтобы закончить разбирательство, но Конников его остановил:
– Значит, так. Сейчас пойдешь со мной, прямо на завод. Пристроим.
Таким образом Иона поступил грузчиком на мясокомбинат имени тов. Микояна по протекции Конникова – экспедитора на хорошем счету. При мясокомбинате было ФЗУ, но учиться Иона не захотел из-за большой занятости по основному месту труда – грузчиком исходного материала из вагонов к цехам.
Иона снял угол у хороших людей – неподалеку от комбината, на Скотопрогонной улице. Дом деревянный, теплый. Если бывало чем топить. А не было – грелся как мог и хозяев не тревожил. Они теплили буржуйку на своем краю, но он им специальных денег не платил за тепло, так какие претензии?
В цеха Ионе доступа не было – больше на улице и перед заводом – куда доходила железнодорожная ветка: выгружал туши, тару, мало ли что. Работа черная, нервная. А когда живых на убой гонят – испытание. Он, ясно, непосредственного участия не принимал. У каждого
Погоняльщик – старик, бригадир, с бородой, седой, заслуженный мастер, говаривал:
– Ниче! Не всем в рай, – и командовал, чтобы открывали ворота.
Специальные товарищи следили, конечно, чтобы лишнего не таскали, не воровали, откровенно говоря. Но что-то неминуемо прилипало. И Иона не ангел. Не сидел голодом. И с хозяевами расплачивался когда деньгами, когда мясом, когда маслом-молоком.
Иона себя внутренне поставил, что будто он находится в разведке: смотрит, слушает, наблюдает. Зачем, для какой цели, не думал. Так, в воздух по вечерам иногда вроде отчитывался о действиях. Сам себе удивлялся: ты ж военный человек, ты сначала определись, кто тебя послал, зачем, в какую сторону больше смотреть предпочтительно, а то все в кучу валишь, не разобрать.
Отчеты его сводились к тому, что жить трудно, а надо. И он постарается, раз так получилось.
Фридку почти не вспоминал. И все остальное после демобилизации – тоже. Правда, часто снилось всякое дурное: будто плывет по Десне в лодке-плоскодонке, качается на тихих волнах. На груди горит Звезда Героя Советского Союза; по берегам стоят женщины разного возраста и машут. Всякий раз Иона просыпался от толчка изнутри – будто нос лодки во что-то упирался.
Сдружился с Василием Степановичем. Тот всячески привечал Иону: относился как к родственнику. Наставлял по всем вопросам. Жил Конников в Замоскворечье, в Первом Голутвинском переулке – вплотную к ткацкой фабрике. Пугал: “Тут у нас место опасное, челнок из окна вылетит – прямо в голову”. Был такой реальный случай.
Конников оказался человек недюжинный – любил рояль. Рюмочку выпьет – и к инструменту. Сначала погладит рукой по крышечке и непременно скажет:
– Он у меня непростой, а номерной. Марка – “Бехштейн”. Ему нужен особый воздух. Я каждый день под него таскаю таз с новой водой. “Бехштейн”.
Крышку откроет, специальной палочкой подопрет – и стучит по клавишам одним пальцем:
– Чувствуешь, Ёня, какая музыка? Потрясает душу.
Иона смотрел внутрь рояля и удивлялся:
– Железный, а такая нежная суть.
Рояль достался Конникову по знакомству. Соседа еще до войны взяли куда надо, Василий Степанович ночью сковырнул печать и перетащил рояль к себе. Рисковал, конечно. Но что делать, время такое. Иначе он поступить никак не сумел. Сам Ионе рассказал.
Комнат в квартире было две – обе маленькие. Кроме рояля у Конникова не имелось ничего имущественного. Только кожаный продавленный диванчик и гвозди по стеночке – для одежды.
Вторую комнату теперь занимала женщина неизвестной профессии. Дома не сидела: с утра шмыгала в дверь – и поминай как звали. А звали ее хорошо – Ангелина Ивановна.